Лет десять, а может быть, уже и пятнадцать назад смотрел я фильм «Кто боится Вирджинии Вульф» с Элизабет Тэйлор и Ричардом Бартоном в главных ролях. Звезды, суперзвезды американского кинематографа, сценарий по пьесе Эдварда Олби, эффектно поставленный, мастерски снятый фильм — все это видишь, оцениваешь, понимаешь, не испытывая при сем особого волнения. 
И вот эта же пьеса Олби на сцене театра «Современник», и уже за две трамвайные остановки спрашивают, нет ли билета лишнего. Чем вызван такой интерес?
В одном из недавних интервью Марк Захаров сказал, что в наши дни театры перенасыщены режиссерскими изобретениями и идеями и сейчас, мол, необыкновенно возрос интерес к актерской игре, к сложному психологическому построению. Не знаю, так ли уж перенасыщены театры режиссерскими идеями (счастливая идея — дар божий), но, несомненно, пьеса Олби давала возможность сложного построения. Однако режиссер Валерий Фокин избежал этого соблазна, он предпочел ту золотую простоту, лишенную внешних эффектов, которая дается трудней всего. Но она же и была всегда высшим достижением искусства. Старая идея — режиссеру раствориться в актерах — осуществилась тут в полном блеске.
Вот возвращаются в свой дом Марта (Галина Волчек) и Джордж (Валентин Гафт). Час поздний, она рушится на диван, скидывает туфлю и, положив ногу на журнальный столик, шевелит пальцами в чулке. Это не тот обязательный фирменный знак, которым в детективах обозначают американцев: ботинки на стол, подошвы уставлены в зрителя. Перед нами — грузная женщина, у которой отекают ноги, а сейчас придут гости, надо взбодриться. И с первых жестов, с первых реплик, где слова пока ничего не значат, а что за словами, мы еще не угадываем, с первого этого мгновения сцена обжита. И возникают одновременно жизнь подлинная и обаяние актерской игры. Да ведь какой ансамбль собран! Галина Волчек, Валентин Гафт, Марина Неёлова. А четвертого персонажа пьесы, Ника, мужа Хани, попеременно играют Сергей Сазонтьев и Александр Кахун. Я видел в этой роли Кахуна. Можно себе представить, как страшно неименитому актеру быть партнером таких не просто именитых — знаменитых актеров. Но и как увлекательно! Он с этой ролью справился, он словно родился в ней.
А вообще история, рассказанная в пьесе, для американской литературы не нова, она разработана подробно. И до Олби писали об этом, и после пьесы Олби пишут: вспомним хотя бы роман Джона Апдайка «Давай поженимся». Университетский мир, довольно замкнутый круг. «Супружеские постели как концертные рояли… Меняются исполнители». И вот он, новый «исполнитель», двадцативосьмилетний Ник, в прошлом чемпион чего-то по боксу в среднем весе, молодой ученый, биолог, начинающий делать карьеру. Он из тех ученых мальчиков, которые не стесняются в средствах. Настанет момент, когда он открыто скажет Джорджу: «Я так думаю… сначала буду постепенно входить в доверие, завоюю авторитет, осмотрюсь, найду все слабые местечки, поправлю их, но так, чтобы все знали, чья это заслуга… и потом стану в университете знаменитой персоной, а там… глядишь и превращусь… во что?
ДЖОРДЖ. В неизбежность.
НИК. Совершенно правильно… В неизбежность… Отберу несколько лекционных курсов у стариков, организую для себя специальные семинары… пересплю с нужными для дела женами…»
Впрочем, только ли американской литературой разработаны подобные истории? В монологах Джорджа слышна всемирная тревога:
«Этот молодой человек разрабатывает способ, как переделывать хромосомы… создать на свой вкус желаемый цвет волос, черты лица, рост и фигуру, потенцию. .. СОЗНАНИЕ. Самое существенное, обратите внимание. .. СОЗНАНИЕ. .. Наверное, у нас не останется музыки, живописи, но зато мы создадим расу людей, крепких и спокойных блондинов, умеющих строго держать себя в границах средневесовой категории!.. расу ученых и математиков, полностью посвятивших свою жизнь труду во славу и могущество сверхцивилизации. .. Человечество превратится в муравьев… История станет однообразной, лишится своей незаданности. Исчезнет человеческое „я“, а вместе со мной… неожиданность, многослойность, постоянно меняющийся ритм истории. Наступит время порядка и покоя… А я протестую против этого и буду драться!»
Ну, драться он уже не способен, но ненавидеть еще может. И какая боль, какая задавленная в душе боль слышна в этих его словах, которые без малейшей аффектации, как в пустоте сам с собою говоря, произносит Валентин Гафт: «И, наступает, наконец, миг, когда ты сознаешь, что есть что терять и чем дорожить …самый печальный момент, и вдруг, из музыки, звуков человеческого созидания к тебе доносится одна мелодия. И что в ней? О чем поет труба? — Ваше время истекло!»
Слова, по сути, трагические, но трагедия ли это все? Трагедии случаются в жизни, а люди эти давно живут мире иллюзий, где возможно только подобие страстей. В XX веке человечество переживало страшнейшие трагедии, здесь же… Здесь вот что:
«Джордж. Я руководил историческим факультетом, четыре года, во время войны, когда все отсутствовали. Потом? все вернулись… целы и невредимы. Такое могло случиться только у нас. Поразительно, правда? Ни одного не подстрелили. В этом есть даже что-то неестественное».
Я ни в коей мере не пытаюсь пересказывать пьесу Олби. Это бессмысленно и невозможно; пьеса многослойна, характеры выписаны исчерпывающе, диалог искрометен. Но когда я читал ее, я не то чтобы не сочувствовал этим людям, их не было жаль. Потому что можно ли считать достойным человека занятием объяснять, оправдывать обстоятельствами свои грехи, и малодушие, и беспринципность, и постоянные компромиссы, и измены: такова, мол, жизнь… Ну, а мы-то что в этой жизни? Принцип — если не я, то кто же? — понятней как-то и ближе.
Но, видимо, возможны разные прочтения одной и той же пьесы. Спектакль, который поставлен на сцене театра, — это прочтение глубокое и современное.
Уже отмечалось, что Марта в исполнении Галины Волчек — это не один характер, это как бы несколько разных людей. Не будем играть в слова: «несколько разных людей», «разные грани одного характера»… Но когда эта грубая, пропитая баба, которая пустила свою жизнь по ветру, а жизнь мужа, Джорджа, превратила в ад, когда она рассказывает о ребенке, как будто это не мечта, не иллюзия, а на самом деле был у нее сын, — в зале тишина и мороз по щекам. И когда она же вдруг не то чтобы в раскаянии, а в отрезвлении говорит: «Моя жизнь — это убогие, совершенно бессмысленные измены… по пьяному делу… Я была счастлива в жизни только с одним человеком… Я говорю о Джордже, о Джордже, о моем муже… Вы думаете, что если человек ведет себя как клоун и ходит, согнувшись — то его сломали?» — все в спектакле силой таланта освещается иным светом. Они любят друг друга, в том-то и дело, что любят, временами ненавидя, они еще живы, если способны страдать.
Тут неуместны вопросы! «Так почему же?.. Зачем?..» Перед нами итог, когда ничего уже изменить нельзя, как нельзя вернуть растраченную жизнь и прожить ее заново; если есть во всем этом назидание, так лишь в той мере, в какой оно и должно присутствовать в искусстве.
Упоенно проводит свою роль Валентин Гафт. Он живет, он купается в этой роли. Тут все непредсказуемо, он творит своего Джорджа на глазах у всех; и слова, и жесты — все это как бы незаученное, неотрепетированное, оно словно родилось сейчас. Да и действительно, многое рождается в эту минуту, оттого что зрительный зал слушает, затаив дыхание. Джордж и клоун, от стыда надевший маску, он и единственный из них, кто еще не потерял представления о человеческой сущности, о назначении человека.
Труднейшая партия Марины Неёловой. Она войдет на сцену, «миниатюрная блондиночка», почти девочка, застенчивая провинциалка, новенькая в этом кругу: «Я - новенькая…» И какая бездна раскроется в ней под конец! И все это — почти без слов. Другие персонажи говорят, спорят, диалоги их сами по себе способны вызвать живейший отклик, а ее реплики — как правило, невпопад — отрывочны, чаще всего она вообще молчит, но с каким блеском актриса проводит свою партию!
И весь этот спектакль театра «Современник» — вдохновенно сыгранное, вдохновенно поставленное зрелище.

Григорий Бакланов
20-03-1985
Литературная газета