В программке нового спектакля написано: Теннесси Уильямс «Сладкоголосая птица юности». Сценическая версия Кирилла Серебренникова по мотивам пьесы. Прологи и роли старух написаны Ниной Садур.
У Уильямса этих старух нет, и все предыдущие постановки пьесы обходились без них. Написанная в расчете на крупную актрису и в отличие от многих других пьес Уильямса почти лишенная патологических деталей (имеющихся, но необязательных), эта пьеса шла и в советские годы (многие помнят спектакль во МХАТе, где Александру дель Лаго играла Ангелина Степанова). Идет и в наши дни. В «Современнике» главная роль по праву досталась Марине Нееловой, но по воле постановщика она играет не только стареющую актрису, но еще и юную Хэвенли.
В пьесе, правда, имеется зацепка, пусть не позволяющая, но все-таки объясняющая такую вольность: обе героини «зациклены» на Чансе Уэйне, при этом первая с его помощью пытается обмануть природу и возраст, вторая же, напротив, стареет вдруг, против всех законов природы. Тут определенно можно обнаружить сказочную, мифологическую подоплеку, причем сказочное и поэтическое время входит в жизнь вполне прозаических и циничных героев.
Кирилл Серебренников до сих пор считался специалистом как раз по таким героям — циничным и современным. Он не раз продекларировал свой сугубый интерес к современной драматургии. Нынешний компромисс, судя по результату, дался ему немалой кровью. И - против всех предыдущих опытов (где в «пробирках» и «колбах» плескались жители провинциального дна, отечественного и зарубежного, с их бедной речью и, скажем так, малыми нуждами) — этот не привел его к победе.
Привычный к простому — товарищескому — обращению со словом, режиссер и с Уильямсом церемониться не стал. Отдельно взятые номера спектакля кажутся удачными, напоминают о ярких и контрастных решениях «Пластилина» или «Откровенных полароидных снимков». Но здесь кажутся введенными ради развлечения, чтобы не было скучно. А скучно время от времени становится потому, что теряется сюжет. А сюжет теряется из-за многочисленных сокращений и «прологов». Замкнутый круг!
Кажется, будто бы сам по себе Уильямс Серебренникову был просто неинтересен. Или, что бывает, далек. И тогда он обратился к посреднику — к Нине Садур, которая своими метафизическими интермедиями должна была связать разошедшиеся швы. Садур, надо отдать ей должное, мастер адаптации: ее «Панночка» до сих пор идет по России, «Мистификация» — в «Ленкоме». Но одно дело — пьеса, написанная от начала до конца. Совсем другое — точечное внедрение в чужое пространство, когда, прошу прощения, среди слов Уильямса, и без того изрядно прореженных, встречаются чужеродные, но весьма объемистые кучки текста.
Старухи-ведьмы (привет из «Макбета»), с карикатурными задницами и отвислыми конусообразными, то есть тоже карикатурными грудями «Сладкоголосой птице?» не были нужны. Там хватает собственных ведьм. Зачем же было нужно это посредничество? Неужели для того, чтобы несколько раз прозвучало со сцены — «б?» или, в другом случае, «ж? в ракушках»? Побороть скуку все равно не выходит: когда сцену покидает Марина Неелова, действие словно останавливается. Даже самые эффектные сценографические приемы — вроде круглого черного солнца, расцвеченного лампочками, или луны, которая к финалу превращается в месяц и скрывается совсем, как в пору лунного затмения (художник — Николай Симонов), не в силах сдвинуть его с мертвой точки до следующего выхода актрисы.
Неелова играет с тем бесстрашием, которое — одно — и отличает просто прекрасную игру от игры великой. Чего стоит сцена с огромной морской раковиной, соединившей телесное и сверхчувственное, анатомическую подробность и высокую эротику. Но такая сцена в спектакле — одна-единственная. А вокруг Нееловой в спектакле — пустыня.
Правда, не всякое бесстрашие становится уместным (возможно, я ошибаюсь, но мне не показалось удачным решение дать актрисе вторую роль — девушки, бессчастно влюбленной в Чанса). Но в первом акте и в финале спектакля в роли Александры дель Лаго Неелова потрясает бесстрашием, с каким подходит к тем краям, которые пугают всякую женщину и особенно — красивых женщин: ужас не смерти, но старения, увядания, предчувствие одиночества. При этом Неелова не боится прямых параллелей, даже личных деталей (вроде платьев, в которые наряжается ее героиня и которые прежде, кажется, она носила сама).
Но из пьесы Уильямса и из роли Нееловой исчезло, пожалуй, главное, — то, что ее героиня — актриса, и оправдание ее жизни и ее грехов — в таланте. Талант, а не Чанс Уэйн, спасает ее от старости. Серебренников, а следом за ним и Марина Неелова эту тему обходят стороной. Как проходят мимо финального ее превращения — возвращения знаменитости, которой нет уже нужды играть в прежние игры.
В Чансе Уэйне, которого играет дебютант Юрий Колокольников, нет того, что могло бы привлечь героиню «Сладкоголосой птицы?». Он, конечно, статен и красив, но красота его лишена энергии, жизни.
Так что же? Не надо было Серебренникова звать в «Современник»? Почему же? Театр — не гарантийная мастерская. Другое дело: сегодня все чаще слышишь, будто бы театр получил счастливый шанс встретиться с лучшим из молодых режиссеров. Но ведь и для Кирилла Серебренникова это тоже был шанс. Шанс поработать с одной из лучших московских трупп. Два года назад Римас Туминас показал, что здесь умеют работать по-разному. На то нужна только режиссерская воля.
Роль Нееловой — конечно, событие. И хотя она могла бы сыграть ее целиком, то есть так, как она написана драматургом, умалить спектакль Серебренникова не удастся. Да и незачем. И все-таки он не сумел воспользоваться данным ему шансом. Так, как это было возможно.

Григорий Заславский
11-12-2002
Независимая газета