Спектакль «Сладкоголосая птица юности», поставленный в конце уходящего года Кириллом Серебренниковым в «Современнике», — сюрреалистическая сказка с трагической концовкой. Здесь все балансирует на грани галлюцинации, сна и здравого смысла. Спектакль мерцающего сознания, словно одурманенного дымкой гаш-ш-шиш-ш-ша, при этом имеющий четкую, выверенную сценическую структуру. Он начинается словно с осколков бредового, беспокойного сна: звучат беспорядочные звуки виолончели, выходят три молодые девушки (Ульяна Лаптева, Марина Феоктистова, Мария Селянская), уверяя зрителя, что они старухи, натягивают седые парики? Появляется главный герой — Чанс Уэйн (Юрий Колокольников)? Голоса, звучащие точно издалека, как заезженная магнитофонная пленка, абсурдные реплики: «Ножек я хочу», «А на хрена тебе ноги?» «Ты их повываривай часов восемь — узнаешь!» — полный хаос мыслей, чувств. Три девушки — ведьмы-старухи начинают обратный отсчет: «Три, два, один?» — взрыв гашиша — яростный гомон птиц. Подобных сцен, происходящих почти в расползающейся на глазах реальности, в спектакле много, но при этом в них плавно вплетаются другие сцены, идущие вроде бы вполне в привычном реалистическом стиле: действие не размыто, четко сфокусировано, психологически замотивированно. Так и чередуются они: сказка оборачивается неуютной реальностью, реальность незаметно соскальзывает в сказочное видение, которое ближе к финалу все более и более приобретает угрожающие черты и заканчивается катастрофой — резкой остановкой времени.
В последних произведениях Теннеси Уильямса все отчетливей и пронзительней звучала тема времени. Его эфемерности, быстротечности, зыбкости, надтреснутости. Возможно ли поймать растворяющееся на глазах мгновение: «Извлечь вечное из безнадежно ускользающего, переходящего, доступное смертному»? Эта тема болезненно, остро волновала Уильямса, и с хладнокровностью хирурга из пьесы в пьесу он пытался понять механизмы его течения. Эта же тема из спектакля в спектакль все отчетливей волнует Кирилла Серебренникова. Режиссер, как и драматург, ненавидит часы, их равнодушный и равномерный обратный отсчет, всегда, при любых условиях, неизменно приводящий к нулю. И герои спектакля постоянно, четко, наотмашь чертят в воздухе эти бесконечные нули (окончания телефонов, цен). «Уйти во-вре-мя», — отчетливо произносит принцесса Космонополис-Неелова, словно нащупывая в воздухе растворяющиеся секунды. И если в «Терроризме» (недавней премьере Серебренникова во МХАТе имени Чехова. — «ЛГ») время исчерпывалось, обнулевывалось, но в темноте продолжал гореть спасительный огонек, уходящий куда-то вверх, точно приоткрывающий вечность и обещающий возможность спасения, то в «Сладкоголосой птице юности» все гораздо страшнее. Луна убывает и убывает, наконец, полное затмение, алое зарево, заупокойные мелодии, черные контуры фигур, резкий свистящий взмах лезвия и - конец. Чернота, пустота, за которой ничего нет. И даже искусство, гениальность актрисы Александры дель Лаго растворяются в этой абсолютной черноте.
Хрустальный, прозрачный голос Робертино Лоретти, поющий «Вернись в Сорренто», лейтмотив спектакля. Когда слушаешь пение этого чудо-ребенка, кажется, что природа вряд ли когда-нибудь сможет создать что-то совершеннее. В спектаклях Серебренникова всегда очень точно подобран музыкальный ряд, но в «Сладкоголосой птице юности» он почти идеален. Вместе с Лоретти входит одна из важных тем спектакля — безвозвратность секунды для творческого человека. В конце первого акта снова звучит: «Вернись в Сорренто — край твоей юности, город мечты, наполненный солнцем, морскими брызгами? Вернись, вернись?», снова поет Лоретти, но уже взрослый — хорошо поставленный драматический голос, мощная тесситура, безукоризненный профессионализм, но главное ушло — хрустальная чистота, первозданность звука. Тут же вспоминаются слова: «Легенда Александры дель Лаго неотделима от ее молодости». Легенда неотделима, и она ушла, ушла безвозвратно. Постепенно в голос Лоретти вплетаются тяжелые, безысходные, однообразные и вязкие аккорды “Torna, torna, torna a Surriento” — засасывающая, словно болотная тина, похоронная песня: «Все кончено, кончено, кончено?»
На этой тонкой грани мерцающего сказочного жанра балансируют и актеры, исполнители главных ролей — Марина Неелова и Юрий Колокольников.
Юрий Колокольников — один из самых ярких дебютантов театрального сезона. Быть партнером Нееловой и не потеряться рядом с ней, ограничась подачей реплик, задача не из легких. И Колокольников профессионально, тонко справляется с ней, от начала и до конца актеры существуют в слаженном дуэте.
Неелова играет две роли — актрису Александру дель Лаго — Принцессу Космонополис и молодую возлюбленную героя Хэвенли. Принцесса Космонополис — актриса, причем очень хорошая, и Хэвенли — одна из придуманных ролей, масок. Когда Чанс Уэйн рассказывает Принцессе Космонополис о своей возлюбленной, она тотчас же включается в предложенную игру. «Поцелуй меня», — произносит она чуть вопросительно, своеобразная репетиция будущего представления. Вдруг неизвестно откуда тоненький, нежный голосок: «Я люблю тебя?», — пауза — и дальше с удивлением: «Неужели я это сказала?» Потом снова пробует, интонирует, ищет характер своей героини — и снова прозрачно, удивленно: «Я люблю тебя?» — и опять своим низким голосом: «Неужели я это сказала?» Снова воздушно: «А когда мы увидимся?» — на одну руку надевает прозрачную рубашку, заговорщицки смотрит в зал и предвосхищающе: «А когда мы увидимся?» Во втором акте появляется изящная девушка, волосы зачесаны назад, длинная рубашка, балетные туфельки, голос-колокольчик — Неелова-Хэвенли. В зрительном зале вряд ли найдется человек, который в этот момент не вздохнет удивленно: «Неужели это она?» За несколько секунд неожиданно промелькнут лица почти всех нееловских молодых героинь от Аннунциаты в шварцевской «Тени» до Любы в «Фантазиях Фарятьева», та же магическая пластика, распахнутые глаза и какая-то притягивающая тайна женственности. Одно существенное отличие — в молодых героинях Нееловой всегда была безумная, казалось, никогда неиссякаемая жизненная энергия, готовность любить, и всегда до последней секунды молодые нееловские героини отстаивали это свое заветное право на любовь. Хэвенли же изначально отказалась от него: «Выпотрошена, словно вобла», слабая, беззащитная, воздушная, прозрачная, точно стеклянная статуэтка. Не девушка, а виденье, фантазия. Она возникает точно из воздуха и в воздухе растворяется.
А была ли Хэвенли? Вдруг в нежном голосе прорываются железные, ироничные нотки, из-под свадебной фаты Хэвенли неожиданно показывается грустная, страшная улыбка принцессы Космонополис. Марина Неелова очень точно играет эти сказочные превращения, поражая своим актерским бесстрашием.

Анна Шалашова
25-12-2002
Литературная газета