(?)

— ?Меж двух городов, меж двух театров. Мне интересно чисто физическое ваше состояние при этом.
— Оно очень напряженное, потому что половину недели я в Питере, половину — в Москве. В «Красную стрелу» я вхожу уже как в метро, как будто я в Черемушки еду. Все проводники меня в лицо знают. Раньше я с таким удовольствием выпивал в поезде, как же: ты уезжаешь, всегда это был отрыв. А сейчас я вхожу в вагон и сразу ложусь, потому что в 10 утра у меня уже работа. К тому же у меня прибавилось огромное количество административных дел. И главная задача, которая ежедневно передо мной стоит — сохранить себя для постановок. Сейчас в Москве я репетирую «Шинель» Гоголя, а в нее просто так нельзя войти. Как и нельзя просто так войти в комнату, когда ты работаешь с Мариной Нееловой, — она очень требовательная актриса.
— С Нееловой вы 20 лет не работали вместе. И вдруг предложили ей сыграть Башмачкина? Когда вы встретились, узнали друг друга?
— Узнали, но, конечно, двадцать лет это срок? Сейчас мы вцепились и хотим выжать как можно больше друг из друга и из любимого Николая Васильевича Гоголя? Последний спектакль — «Кто боится Вирджинии Вульф» — мы делали в 84-м году. Марина и тогда была великолепная актриса. Сейчас прибавился жизненный опыт, внутренняя биография. Этот опыт, с одной стороны, полезен, с другой — тянет, и его надо разрушать. Мне нравятся слова Мейерхольда о том, что самое замечательное в нашем деле — это возможность на каждом новом этапе почувствовать себя учеником. И Гротовский, с которым я встречался в 70-х годах и однажды даже имел счастье поработать, говорил, что у настоящего художника нет физического возраста для дебюта — всю жизнь творческий человек должен пытаться себя опровергать? Что же касается «Шинели» и Башмачкина, сыграть Акакия Акакиевича было давней мечтой Марины Нееловой. Я об этом не знал. Вообще идея принадлежит Юрию Росту. Мы сидели в Выборге на кинофестивале, он предложил: «А чего бы тебе не поставить „Шинель“ с Мариной», — и тут же я понял, что это абсолютно точно.
— С Мариной Нееловой вы на одном театральном языке говорите?
— Наверное, хотя иногда я узнаю терминологию «Современника».
— Но вам она должна быть хорошо знакома — вы ведь 15 лет там проработали.
— Безусловно, хотя, терминология тоже менялась за это время. Для меня уход от житейского, бытового театра, который в том же «Современнике» может доминировать, являлся важной задачей. Мне и в «Современнике» хотелось соединить мое увлечение формой с театром такой мхатовской житейской правды. И потому по молодости я был там немножко изгоем. Волчек меня прикрывала, но я был режиссером вне их методики? А с Мариной Нееловой у нас язык один — она актриса очень широкого профиля.
— Известно, что ее партнерами в «Шинели» станут куклы художника Ильи Эпельбаума?
— Они готовятся, и они будут существенной частью спектакля. Там главное действующее лицо даже не Башмачкин, а пространство Петербурга, да и не только Петербурга — вообще некое пространство.
— Неелова с этим согласна?
— Ну, ей не обязательно все это рассказывать? Она, конечно, главная, но все-таки «Шинель» будет спектаклем о том, как нас завораживает некое пространство, то, что поначалу нам кажется даже не соблазном, а вполне нормальным делом. Вся жизнь человека на этом построена. В конце концов Александринка — тоже соблазн, чего тут говорить. Главное — держаться. У меня ситуация выгодная: мне не нужно ни кабинетов, ни места руководителя — меня это не интересует. Я только боюсь, чтобы Александринка ни в коем случае не увела меня от Мейерхольда, ведь Мейерхольд был одним из тех, кто меня привел в этот театр. А я человек чувствительный к мистическим знакам.

(?)

— Давайте по кругу вернемся к Гоголю. Вы ведь уже одиннадцатый спектакль по нему ставите.
— У меня с Гоголем любовь с детских лет. Хотя я не ставлю перед собой задачи поставить все его собрание сочинений. Просто «Шинель» я считаю одним из самых генеральных его произведений. Но с Гоголем сложно: как только ты чувствуешь, что что-то такое в нем ухватил, в этот момент он высовывает язык и тебя наказывает. Однажды в Польше я репетировал «Мертвые души». Сделал компиляцию из четырех вариантов инсценировок Булгакова, прислал свой вариант текста в Краковский театр за несколько месяцев, чтобы его перевели. Когда пришел на первую репетицию, стал очень умно рассказывать о черте, о Гоголе, Мережковского беспрерывно цитировать. Потом предложил почитать — и у меня волосы встали дыбом. Актеры начали читать совершенно другую пьесу — целиком один из вариантов Булгакова. Меня холодный пот прошиб — я отчетливо услышал в ушах такое хихиканье: ну, да, ты все знаешь, где черт? Оказалось, что до переводчика мой текст не дошел, и он по каким-то причинам перевел совершенно другой вариант. Потом мы еще месяц переводили нужный вариант, такая головная боль была? Это был хороший удар по самоуверенности, в каждом же из нас сидит Хлестаков. Я почему пример привел — в отношении Гоголя надо вести себя крайне осторожно.
— А он вас гладил когда-нибудь по голове? Шептал на ушко, что вы молодец?
— Когда мне удавалось поставить успешные спектакли по Гоголю, а мне это удавалось? «Ревизор»? «Нумер в гостинице города NN» я считаю одной из лучших моих постановок за 35 лет. У меня были работы, которые имели бешеный зрительский успех. Я до сих пор помню, как в Ермоловский театр на спектакль «Говори?» грузинскую женщину внесли на плечах, а она кричала: «Нэ хочу в театр! Нэ хочу!» Я выскочил на крик, оказалось, она встала в очередь на улице Горького, думала, за косметикой, а толпа сломала дверь в театр и затащила ее прямо в фойе? «Нумер», «Шинель» — это совсем другое. Мне кажется, здесь я чувствую внимание со стороны Гоголя, но это опасное чувство. Я влюблен в Гоголя, Марина тоже влюблена в него?
— В «Шинели» метафорично прослеживается злободневная тема. О любви к вещам, которая заменяет и вытесняет любовь к людям.
— Это имеет место быть, но для меня спектакль — про соблазны. Как соблазнили детскую душу, не важно — плохую, хорошую, Башмачкин тоже был не художник, но он жил в своем мире, у него была своя вера. Он ничего не видел, ничего не знал, его ничего не интересовало. В его мир через Шинель ворвалась совершенно другая жизнь. А у каждого своя Шинель? Вот завьюжило, закрутило пространство, изменило человека, он стал другим, незаметно для себя потерял веру и в результате — умер. Вскружили, раскрутили — сколько мы знаем таких случаев, если говорить о злободневности? Соблазнились на вещи, на другой стиль жизни, на условия, на кресло, и как результат — потеря своего взгляда на себя, потеря реальности. Я много таких примеров знаю.

(?)

Ирина Корнеева
1-03-2004
Российская газета