«Фантазии Фарятьева» — так названа первая пьеса начинающего драматурга Аллы Соколовой, поставленная двумя московскими театрами — на Малой сцене Центрального академического театра Советской Армии и в «Современнике».
Герой этой пьесы Павел Фарятьев — заурядный зубной врач и незаурядный фантазер — безнадежно влюблен в молодую женщину по имени Александра. Любимая уходит к другому, герой остается один. В него влюбляется младшая сестра Александры. Но Павел проходит мимо нее…
Словом, еще одна пьеса о неразделенной любви: герои словно выстроены в затылок друг другу. Все так. Однако пьеса недаром названа «Фантазии Фарятьева».
Фарятьев — фантазер. Он придумал доморощенную теорию о том, что все мы - инопланетяне, пришельцы из другого мира, когда-то давно прилетевшие на Землю: если очень захотим, мы сможем на ту планету вернуться. Может быть, все несовершенство, все беды наши от того, что мы больше смотрим себе под ноги, чем ввысь, на звезды. Наивно? Разумеется. Но в этой детской притче, как в сказке, скрыт иной, более тонкий смысл.
В самом деле: зачем человеку подобные фантазии? Зачем строить иллюзии, тешить себя утопиями? Не проще ли принимать реальность такой, как она есть, и все тут? Конечно, проще, говорит автор. Но надо ли так легко привыкать к реальности, как к абсолютной необходимости? Может быть, труднее, но достойнее жить, не привыкая к сегодняшней, расхожей норме, а чувствуя перспективу. В иллюзиях есть своя польза: надо мечтать! — вот финальный отзвук этой грустной и смешной притчи.
Два театра, поставивших пьесу А. Соколовой, поняли ее по-разному и предложили свои сценические версии. 
В ЦАТСА режиссер М. Левитин (вместе с художником П. Беловым) выстроил спектакль как острый, доходящий до абсурда гротеск. Бытовая видимость отброшена. Бесхитростная и забавная провинциальная жизнь преобразилась до неузнаваемости. Перед нами — странный, иронический мир, живущий по своим законам. В центре сцены вместо двери — огромный фотообъектив, щелкающий своим «глазом», как бы останавливая стоп-кадром кульминационные моменты действия. Над сценой под надсадный хохот патефона дергается на веревке клоунская фигурка выдуманного героя.
В том же эксцентрическом стиле действуют все персонажи пьесы: чувства доведены до крайней степени, поступки — до несуразности, идеи — до фанатичной одержимости. Наиболее точно этот стиль выдержан в трактовке образа Матери. Актриса Г. Морачева находит ему внутреннее оправдание. Она действительно играет какую-то иссушенную заботами «полубезумную квочку»: не помня о себе, бестолково суется в дела дочерей, всем мешает и страдает больше всех.
Только одна Л. Добржанская играет старую тетку Фарятьева в иной, более строгой и мужественной манере. И в конце весь спектакль выходит за пределы иронии — на подступы к трагедии. Но подступы эти не берет: чистые голоса лирики и трагизма оказываются потесненными резкой дисгармонией эксцентрики. Из этого странного замкнутого мира — под недреманным оком объектива — выхода нет. Иллюзии иллюзорны.
«Современник» понял пьесу проще и вернее. Л. Толмачева (это режиссерский дебют известной актрисы театра) поставила «Фантазии Фарятьева» в лирическом ключе. В самой лирике здесь открываются ресурсы юмора и человечности. Два мира сосуществуют на сцене: один — сплошь затянутая старыми коврами душная материнская комната, другой — открытая ветрам, идущая вверх лестница, где, как птицы небесные, обитают Фарятьев со своей теткой (художник Д. Боровский столкнул эти два мира, пожалуй, даже несколько демонстративно).
Фарятьева играет И. Кваша. Это совсем не фанатик, не эксцентрический герой, одержимый сверхценной идеей, а скорее славный застенчивый чудак из породы тех чудаков, которые украшают жизнь. Он, конечно, всерьез увлечен своей идеей, но, пожалуй, сильнее — любовью к Александре. И привлекает больше мягкой интеллигентностью и добротой, чем отвлеченными теориями.
Драма, однако, в том, что эти два мира как бы живут в двух разных измерениях и, даже соприкасаясь, никогда не сольются. Удивленные, умные глаза Шуры — А. Покровской грустно провожают Павла Фарятьева: забавный, в сущности, милый человек, которого можно, конечно, пожалеть, но поверить, полюбить… Нет, для этого существует Настоящий Герой где-то там, за сценой. Он поманил — и забыт Павлик Фарятьев…
Но живет в той же ковровой комнате наперекор материнским заботам свой «бунтарь». Это младшая сестра Шуры — Любовь, школьница-акселератка, которую играет М. Неелова. «Играет» — это даже не то слово — нет, живет, существует так легко, пластично и естественно, словно никогда ничего, кроме этой короткой, узкой в плечах формы, не носила, ничего, кроме этих «паршивых» материнских котлет, и не ела.
Вот она-то, эта колючая, своенравная девчонка небрежно откидывающая на плечи пряди светлых волос, одна понимает, что такое — эти фантазии Фарятьева. Понимает, может быть, даже глубже, чем он сам. Оказывается, «иная планета» не где-то там на небесах, а в нем самом, в его душе. В человеке, который способен жить мечтой. И, отбросив за ненадобностью свой детский нигилизм, Люба, как завороженная, вступает на ступеньки фарятьевской лестницы. Пусть Фарятьев не слышит ее шагов, новая планета зажглась…
Итак, две версии одного произведения, во многом прямо противоположные. В одном варианте театр иронией приглушает лирику. В другом — в самой лирике обнаруживает возможность человеческого взаимопонимания. 

М. Строева
9-03-1977
Вечерняя Москва