Это интервью Марина Неёлова дала для передачи «Портрет на фоне спектакля», где речь шла о спектакле театра «Современник» «Вишневый сад». Для удобства восприятия материала мы, создатели сайта, позволили себе небольшую адаптацию текста. Так как телевизионное интервью, конечно же, несколько отличается от газетного или журнального.
О новой встрече с «Вишневым садом»:
Много лет тому назад я играла в этом спектакле Аню ? У меня были очень сложные отношения с этим спектаклем. Во-первых, я не любила себя в этой роли, я не интересна была себе в этом качестве, поэтому когда по прошествии многих лет Галина Борисовна предложила мне играть Раневскую — это меня страшно напугало. Я играла и с Татьяной Лавровой, несколько раз играла Анастасия Вертинская, которая была другая Раневская, и с Алисой Бруновной Фрейндлих — это была третья Раневская. И все три — они звучали в моих ушах. И я очень боялась этого невольного, подсознательного на меня влияния. Мне хотелось, если играть это, то каким-то другим ходом, ходом который ближе мне. Я так боялась, что оттягивала встречу с Раневской как можно дальше, дальше?Когда я поняла, что в конце концов мы всё-таки приступаем к репетициям, (я возвращалась из Парижа), то с таким чувством страха взяла эту пьесу в руки. И так, видимо, всё вместе соединилось: сидела я на какой-то скамейке в дивном парке, где отцветала вишня, которая как пурга летела от ветра и создавала какое-то удивительное состояние. Состояние тревоги, волнения. И это прощание с Парижем — мне было грустно расставаться с этим городом — эта вишня, эта скамейка, пьеса — всё как-то вместе соединилось. Я вдруг начала читать «Вишневый сад» совершенно отстраненными глазами, отстраненными от всего того, что я знала о спектакле, о пьесе Чехова. И я так плакала! Что, казалось бы, нового я могла в ней открыть? Но, видимо, что-то задело во мне, какие-то чувства, и я вернулась в счастливом предвкушении встречи с этой пьесой. С тем же страхом, но в счастливом предвкушении?
Галина Волчек:
У меня даже вопроса не стояло, кто будет играть Раневскую. Я знала, что это будет Неёлова. Раневская — она и интеллигентна и умна, она растеряна, а иногда в каких-то жизненных вопросах глупа, иногда бывает снобкой? Такое несоединимое соединяется в этой актрисе, что для Раневской я не представляла себе кого-то другого. Если бы она решилась, она могла бы сыграть и глубокую старуху, и маленького ребенка, и молодую девушку? и, и, и - кого угодно — даже мужчину. Марина Неёлова — это уникальное актерское явление. В её актерской судьбе это очень важный этап и очень большая роль.
Игорь Кваша и Марина Неёлова:
Я о Марине могу даже не говорить, а петь, потому что вообще я её очень люблю. Просто люблю: человечески, актерски, партнерски? Она умница, она замечательный талант. Я не знаю, что ей не подвластно. Она замечательный партнер. У нас в театре есть такие места, где мы сидим за кулисами и ждем своего выхода на сцену и почти каждый раз говорим о том, что нам еще придумать, чтобы сыграть вместе?Она может быть злой, может быть яростной, сентиментальной, может? — в талантливом человеке ведь всегда так много намешано. Она очень требовательна к себе, безумно, она самоедка. И те мучения, которые она проживает? И я это вижу, знаю, иногда она как-то говорит об этом. Наверно, окружающим её, близким людям, нелегко. Но ведь нелегко ни с кем из талантливых людей.
Марина Неёлова:
Игорь тоже замечательный партнер: тонкий, умный, гибкий. Я помню, что в «Фантазиях Фарятьева» я долго не могла нащупать нужное состояние, точную тональность — одну ерунду, которая бы всё поставила на свои места. И однажды, уже играя какое-то время в спектакле, в какой-то момент он вдруг так на меня посмотрел — беззащитно, прозрачно — и у меня всё сразу встало на свои места. А после спектакля Игорь мне неожиданно говорит: «Но вот сегодня ты правильно сыграла».
Марина Неёлова о чеховской Раневской:
Раневская представляется мне какой-то дивной, странной бабочкой. С такой осыпающейся с её крыльев пыльцой. Она все время летит, вернее, думает, что летит к свету. Каждый раз получает ожог. И получив этот ожог, она все равно летит. Это человек, которому опыт ничего не дает. Она все равно будет продолжать думать, что она летит на свет. И каждый получаемый ожог не учит её ничему.
?У меня с Раневской медовый месяц продолжается уже год. И я думаю, что не расстанусь с ней еще очень долго. Я люблю её за все: за все достоинства и недостатки. Ей же всё время хочется на кого-то опереться, ей хочется, чтоб была чья-то рука, чья-то помощь. Она растерянна и потеряна.
Галина Волчек и Марина Неёлова: «Вот такие у нас интересные взаимоотношения?»
Марина Неёлова:
?.Понимаете, я думаю, что со мной трудно работать, потому что я спорю. И наши отношения с Галиной Борисовной так длинны, так близки. Столько мы вместе испытали чувств на этой сцене. Столько успехов, неудач, потому что соединяют очень часто не только успехи, но и неудачи. Мне кажется, что если у меня возникают сомнения, они могут возникнуть еще в ком-то, и мне хочется развеять эти мои сомнения. Мне хочется, чтобы меня сломили, переубедили — вот это отправная точка моего спора. Но Волчок не любит все эти теоретизирования на сцене, и она говорит: «Не надо мне всех этих твоих теорий — возьми и покажи, что ты хочешь». А я уже знаю, что ей не понравится. А показывать, когда ты знаешь, что режиссеру наверняка не понравится очень трудно. Ведь не всегда можешь убедительно показать всё, что я хочешь. Тогда мы продолжаем наш спор. И она делает такие личики неприятные, которые мне говорят, что вот это-то не пойдет точно. И тогда я подхожу с другой стороны и говорю: «Галина Борисовна, но тогда вы пройдите этот кусок — не как режиссер, не как человек, который со мной спорит, а как актриса». Но поскольку Волчек актриса замечательная, то очень часто таким показом ей удавалось убедить меня в своей точке зрения. Но бывали и такие ситуации, когда и я её убеждала, потому что она честно проигрывала какой-то кусок и понимала, что может быть доля какой-то истины в моих словах есть, и тогда мы находим некий компромисс, где соглашаемся и она, и я.
Галина Волчек:
К сожалению, это стало общей болезнью почти всех больших артистов: они путают иногда две профессии — режиссер и актер. И им хочется доказать себе, и режиссеру тоже, что они не меньше понимают в той другой профессии, которая по ту сторону. Это глубочайшее заблуждение. Я была в двух качествах — и как актриса, и как режиссер. И только когда стала режиссером, опытным режиссером, то поняла, что нужно быть очень дисциплинированным артистом (не в смысле внешней дисциплины, а внутренней). Однажды я услышала от одного известного кинорежиссера: «Господи, меня так пугали вами, почему вы ведете себя как ученица первого класса, как будто вы ничего не понимаете?». На что, помню, и ответила: «Я и есть ученица». Я бы хотела, чтобы Марина извлекала какой-то опыт из последних репетиций. Практически не было ни одного эпизода, который бы она не оспаривала. Марина вообще вежливый человек, но этот её спор портил иногда и ей и мне настроение, а это не на пользу делу. В её гениальную актерскую природу вмешался её рациональный, совершенно неактерский подход к роли. И это в данном случаи удлинило путь. Но её талант победил, её актерский ум, актерская природа.
Марина Неёлова:
Артисту всегда мало любви. Ему всегда кажется, что его мало любят. Ему всегда хочется, чтоб его любили еще и еще больше. Я думаю, по крайней мере, все актеры так думают. Мне всегда не хватало любви Волчек. В «Вишневом саде» я помню, когда уже начинались прогоны (или какие-то сцены прогонялись), после которых мы спускаемся в зал, и она делает какие-то свои замечания. И вот я сижу и думаю: «Нет, ну я у неё хуже всех», — потому что: «Игорек, прекрасно, вот сейчас прекрасно?» — « Сережа, очень хорошо, поверь мне, это замечательно. В том направлении тебе нужно идти», — «Ленусик, ну? прекрасно? сегодня просто прекрасно». Вот так она перечисляет всех по именам, потом? (А мы друг друга очень хорошо знаем, и я уже понимаю, что у неё ко мне всегда такие стадии. Когда она меня называет только по имени — я уже знаю, какое у неё в данную минуту настроение. Иногда это «Марина» — такое строгое, нейтральное, «Маришка» — но это очень редко — признак какой-то невероятной любви, иногда доходит до того, что она вдруг говорит «Марина Мстиславовна», на что я каждый раз вздрагиваю — это уже значит, совсем плохи наши дела.) А тут доходило до того, что все эти «Ленусик, Игорек?» и - видимо мысленно она «Марина» — не может, «Маришка» — категорически, «Марина Мстиславовна» — ни к чему, и она говорила — «Раневская!». Я каждый раз подпрыгивала под это «Раневская!», понимая, что Раневская — это, видимо, я. И дальше я получала свою порцию замечаний и каждый раз уходила расстроенная таким отсутствием любви. Я думаю, что если бы сейчас Волчек слышала, что я говорю, она бы сказала: «Ну и дура же ты, Марина». Она всегда мне это говорит: «Ну и?.». Вот такие у нас интересные взаимоотношения. 
Марина Неёлова о зрителе и актере?
Зритель коварное существо. Он не прощает ошибок. С одной стороны, он хочет, чтобы ты не стоял на месте и постоянно открывал что-то новое. С другой — если он полюбил тебя в каком-то одном качестве, то уже не хочет тебя в другом — и наказывает за это — своей нелюбовью, своим отторжением. Отношения со зрителем очень сложны, опасны, страшны.
?Должна быть некая загадка или тайна, некая дистанция, которая совершенно естественна для зрителя и артиста. Недаром сценическая площадка приподнята над зрительным залом, недаром мы, актеры, закрываемся от зрителя занавесом. Для того, чтобы закончить эти сиюминутные отношения. А вы, зрители, теперь идите. И мы уйдем. И вы уйдете либо с нами, либо, если мы ничего не оставим в вас — без нас. Конечно, хочется, чтобы не забывали, чтобы после спектакля думали и крутилось еще что-то внутри, так же, как крутится и у нас, актеров, после окончания спектакля. С этим шлейфом мы приходим из театра домой. Еще проигрываются внутри сцены, которые не удались или не прошли, которые могла бы сделать и не сделала. И это ощущение несделанности, незаконченности, неудовлетворенности долго не оставляет.
Вопросы автора передачи к Марине Неёловой
Вашим педагогом был Меркурьев. Что он вам дал как педагог и что вы помните из того времени?
Он мне дал очень много. Он заложил во мне какую-то очень важную основу. Я часто ловлю себя на том, что со дна моей памяти неожиданно всплывает вдруг какое-то слово, жест, замечание, которое он мне сделал когда-то. Было бы неправдой сказать, что каждую минуту я обращаюсь, вспоминаю мое ученичество. Я даже, может быть, скажу какую-нибудь крамолу, но я не уверена, что Меркурьев был педагог в привычном понимании этого слова. Я не помню никаких теоретических обоснований, разглагольствований «на тему?». Он был высокий, красивый. Такие лукавые глаза. Обаятельный невозможно. С чувством юмора, которое было свойственно только ему. И он, огромный, большой — был потрясающе пластичен! Меркурьев показывал нам за всех: и за мальчика, и за девочку, и за бабушку, и за дедушку. Он без слов, одним фактом своего существования на сцене мог изобразить целую гамму чувств, отношений. И это было так легко и изящно, как будто это ему ничего и не стоило. Меркурьев был невероятно талантливым человеком.
Меркурьев и Мейерхольд научили меня главному: тому, что инструмент актерский — это не только голова, голос и мимика, а это прежде всего тело. И нужно ощущать себя в пространстве и уметь располагать себя в пространстве, уметь владеть телом, пластикой. Руки даны не только для того, чтоб они торчали из-под манжет — это один из важных и необходимых компонентов в профессии. Научили многому — тому, за что я им сейчас невероятно благодарна.
Как вы стали актрисой, когда в вас появилось чувство, что вам хочется играть?
Мой творческий путь начался в пять лет. Я знала множество стихотворений. У меня был свой репертуар. Я уже тогда была актриса с репертуаром. Стихотворений у меня хватало на час-полтора выступления. Когда моей маме не с кем было меня оставить, она приходила со мной на работу, оставляла меня с кем-то. И когда она возвращалась, то находила меня стоящей на столе, а вокруг меня стояли люди — зрители. Я читала им стихи. Она с ужасом спрашивала: «И давно она так?». «Да часа полтора уже читает» — отвечали ей.
Моя любовь к театру началась где-то в этом возрасте. Когда я впервые пришла на балет — у меня просто был театральный ожог. Я не могу забыть этого ощущения, оно до сих пор со мной в какой-то чувственной памяти: в пальцах, трогающих бархат этих ярусов, в звуках настраиваемых инструментов (у меня до сих пор замирает сердце, когда я слышу эти звуки). Мечтала я быть балериной. И думала, как это прекрасно — стоять в свете софитов, в этой легкой пачке, на пальчиках, на пуантах и так раскланиваться. Как это замечательно! И эти аплодисменты, и цветы, которые сыплются с этих ярусов на артиста. И ты стоишь, вся усыпанная цветами. Это была моя мечта. И впервые она сбылась в Америке, когда театр был на гастролях. Мы играли «Три сестры», и после спектакля мы вышли на поклоны, и сверху сыпались на нас цветы — вся сцена действительно была завалена цветами. Вся! И я стояла и думала: «Боже, наконец-то я балерина»
P. S. Ваше впечатление от Парижа?
Так получилось, что я приехала в Париж жить. До этого я никогда не была в Париже и очень волновалась, какие отношения у меня возникнут с этим городом. Когда я летела туда на самолете, то все время думала о каких-то художественных ценностях парижских, какие-то слова всплывали: Нотр-Дам, Эйфелева башня — этот туристский набор крутился у меня в голове. Самолет пошел на посадку, и вдруг я увидела замечательное летное поле, по которому скакали зайцы: маленькие и большие, прыгали друг через друга. И как-то мне стало радостно, я сразу полюбила этот город. Это был для меня первый шаг к Парижу. Потом прошло время (я же все время жила между Москвой и Парижем — двадцать дней там, двадцать здесь — играла свои старые спектакли), но Париж для меня становился близким городом. Думаю, это произошло потому, что Париж стал для меня неким продолжением Ленинграда. Ленинград — он так же европейский город (в отличие от Москвы — очень русского города). А поскольку большую часть своего детства я провела в Ленинграде, то Париж продлил для меня Ленинград. Мне все там напоминало Ленинград. Хотя, конечно же, города очень разные. Но эта брусчатка, эти парки, эти сады, ограды, золотая лепнина, улочки, и даже расцветка, его атмосферная тональность. Париж для меня перламутровый город, потому что настоящая парижская погода — это не яркое солнце в прекрасный летний день, а вот такая пастельная картинка — перламутрово-искрящийся город. Я очень по нему скучаю сейчас. Я недавно приезжала туда, просто так, на две недели. И как-то счастливо с ним встретилась. Все мне было родственно и знакомо. Так же почти, когда я приезжаю в Ленинград: мне знакомы запахи, я знаю, что сейчас я поверну за угол и будет какой-нибудь мой любимый дом, а сейчас здесь мой каблук застрянет в мостовой. Для меня Париж в воспоминаниях так переплелся с Ленинградом, что стал для меня каким-то одним городом. Состоянием души, я бы сказала. И странно, что когда уже прошло какое-то время моей жизни в Париже, я в Москве, поймала себя на том, что, если при мне говорил кто-нибудь «Париж», я думала: «Париж, как бы я хотела там побывать».У меня почему-то раздвоился Париж на город в котором я живу и на тот фантастический, нафантазированный Париж, который я когда-то себе представляла.