Дорогая редакция!
В одном из номеров вы опубликовали материал о Софии Ротару, обещав читателям и дальше знакомить их с молодыми мастерами искусства. Я хочу предложить рассказать в журнале об актрисе Марине Неёловой. Она молодая, и поэтому кому как не «Юности» о ней писать. Она очень талантлива, это знают все ваши читатели, которые видели ее во многих картинах, а мы, москвичи, знаем ее и как прекрасную актрису театра «Современник». Спектакли с ее участием всегда идут под гром аплодисментов. Встретиться с ней на страницах «Юности» было бы очень интересно.
Э. Мусаев, Москва.

Моя первая встреча с Мариной произошла в театре. После спектакля я подошла к ней и…
 — У меня очень плохо со временем. Может быть, лучше завтра днем?
Но завтра днем тоже не получилось. Оказалось, что актриса улетает на съемки. Узнав об этом, я тут же заказала себе билет на самолет…
 — Да!.. Когда человек прилетает к тебе за две тысячи километров, то тут уже понимаешь, что «попал в капкан» и от разговора никуда не деться… С чего начнем?
 — С работы в «Современнике».
 — Первой моей ролью была Валентина в пьесе Михаила Рощина «Валентин и Валентина». Это спектакль интимный, основанный на тончайших взаимоотношениях героев, поэтому в нем необычайно важно партнерство. И мне очень повезло, что моим партнером был Константин Райкин. Он во многом мне помог, а для актера, вводящегося в спектакль, это так важно и дорого. Игра с хорошим актером вообще доставляет огромное наслаждение. Что он тебе дает, как он на тебя смотрит, как он тебя «подталкивает», как он тебе помогает и как он тебя «вытаскивает» — это ни с чем не сравнимое счастье чувствовать вот так друг друга!
Почти три года я играю роль Валентины и каждый раз необычайно волнуюсь. Да и вообще это был первый спектакль, в котором я не могла оторвать глаз от всех актеров на сцене, потому что следить за их игрой — удовольствие! Конечно, это большой минус в том смысле, что иногда на сцене я просто отключаюсь и сама становлюсь зрителем. Это непрофессионально, и сознаваться в этом неловко.
До сих пор «Валентин и Валентина» вызывает во мне какое-то — если так можно выразиться — ностальгическое чувство.
 — Марина, о том, какая вы на сцене и на экране написано уже много. Мне бы хотелось спросить о другом: какая вы перед выходом на - сцену?
 — Момент «подхода» к спектаклю очень интересен. Бывает такое состояние, настроение, при котором трудно играть тот или иной спектакль. Хотя бы потому, что утро, организм твой еще спит, и ты думаешь о том, как организовать себя, как привести себя в это состояние души, в этот градус, как вытащить из себя, откуда-то из глубины, то, что тебе сейчас необходимо — кажется, этого «крючка» нет! Но тебе помогают первые шаги за кулисами, первые аккорды музыки — что-то срабатывает, такое прекрасное, непонятное, необъяснимое, как… Похоже в сердце, когда с горы летишь: ах! — и все. И туда, дальше… Вот после этого ты уже можешь играть. С тех пор, как я работаю в театре, жизнь моя складывается таким образом, что мыслю себя и вижу себя только в соединении с ним. Вся жизнь распределена в зависимости от того, что в театре. Недаром актеры говорят: нужно работать в театре и сниматься в кино. Именно «и сниматься».
Но говорить обо всем этом… Для меня это тяжелая невыносимая работа. Несмотря на то, что я в последнее время говорю больше, чем нужно, каждый раз это для меня мучительно, неловко и почти ненавистно. Появляется ощущение чего-то неприличного, ибо говорить без конца о себе просто стыдно… Поэтому всегда, если можно избежать встречи с кем-то и подобного разговора, я это делаю…
 — Но, так как в этот раз вам «не повезло», — еще несколько вопросов. И первый из них вот о чем: «Премьера спектакля» — эти слова звучат празднично, и зритель всегда идет на премьеру именно с ощущением праздника в душе. А актер? Как он относится к роли после премьеры?
 — Премьера — это не конечная точка, а, я бы сказала, изначальная. Работа над ролью только начинается, приобретает иные качества благодаря тому, что в зале сидят люди, которые слушают тебя, смотрят на тебя, чувствуют вместе с тобой и дают тебе очень многое. Это не просто банальная фраза, что зритель — соучастник, соавтор и партнер, это действительно важный компонент, потому что спектакль часто рождается именно в тот момент, когда в зал входит зритель. Поэтому, когда сдают спектакль, труппе говорят: «Надо подождать, пока придет зритель». И действительно, спектакль меняется, приобретает порой совершенно неожиданные для актера качества, дает неожиданные ощущения, потому что реакция зрительного зала вдруг рождает в тебе какие-то чувства, которые были незнакомы до того, как ты вышел на сцену. И у тебя начинается работа именно со спектакля премьерного. Только начинается второй, самый интересный этап работы.
 — Но это в театре. А кинематограф? Ведь там после премьеры сделать уже ничего нельзя. Как говорится, фильм начал жить своей жизнью…
 — В том-то вся и беда! Поэтому я неохотно снимаюсь в кино.
Этой несколько неожиданной репликой Марина избавила меня от традиционного вопроса «театр или кино?», хотя зрителям хорошо известны фильмы «Старая, старая сказка», «С тобой и без тебя», «Тень», «Монолог», «Слово для защиты» и другие. 
 — Но все-таки у вас есть фильмы любимые и нелюбимые?
 — Самый любимый фильм — «Монолог» Ильи Авербаха. А нелюбимые я даже не хочу вспоминать. Они есть, и я вообще в последнее время боюсь сниматься в кино. Причины разные. Из всего того, что я играю в театре, я не назову ни одной роли, которую хотела бы исключить из своего списка. А в кино я не могу тем же похвастаться. И назвала бы только несколько фильмов, за которые мне не стыдно; все остальные готова вычеркнуть. И, к ужасу своему, я понимаю, что это так и будет продолжаться. Кого-то одного винить нельзя. Но это уже тема для отдельного большого разговора…

Погода испортилась. Все небо заросло облаками, слилось с тусклыми просторами моря, беспрерывно идет дождь. Однако отменить предстоящие ночные съемки нельзя, как нельзя вынуть крохотную деталь из сложного и точного механизма.
Режиссер Родион Нахапетов снимает фильм по пьесе А. М. Горького «Враги». Съемочная площадка залита ослепительным светом. А вокруг глухо шумит полночь, холодные струи дождя, гонимые ветром, кругами несутся по асфальту, летят в темную пучину моря, стекают по лаковой тверди вечнозеленых растений. Только здесь, на крохотном пятачке, под пустым сплетением ветвей столетнего дерева, нет дождя. Громадный зонт спасает от брызг кинокамеру и оператора Александра Княжинского.
Я не узнаю Марину. Небольшого роста, хрупкая, в джинсах и кожаном пальто — к такой Марине я успела привыкнуть и легко представляла ее за рулем, в уютном кресле, за чаем, во время разговора… А эту Марину я видела впервые: совершенно незнакомая мне высокая стройная женщина с прекрасным одухотворенным лицом. Непринужденная, грациозная и величественная одновременно. Я никогда не замечала в ней этого движения руки, этого поворота головы, этого выражения глаз!..
Было холодно. Сырость пронизывала до костей даже сквозь дубленку. А в это время Марина в длинном платье нежно-зеленого цвета улыбалась и что-то говорила под пристальным глазом камеры…
Лишь под утро автобус доставил съемочную группу в гостиницу. Мельком поймала в зеркале свое отражение: усталое, бледное, осунувшееся от бессонницы лицо. Взглянула на Марину.
 — Вы, Люда, устали, потому что ничего не делали. А мне бы сейчас только работать! Жаль, что все так быстро закончилось.
Еще в гримерной, сразу после съемок, началось обратное перевоплощение, но долго на протяжении нашего разговора я чувствовала в Марине ту, другую женщину и не могла привыкнуть к этому чувству.
 — Знаете, Люда, сцена — странное место… Это лечебница! Лечебница от всех заболеваний, в самом прямом смысле этого слова. Действительно, никто не чувствует боли. Я знаю человека, у которого на сцене был инфаркт, и он этого просто не ощутил, а как только занавес закрылся — упал. Какой-то физиологический феномен, совершенно непонятный! Как знаменитый Певцов — в жизни заикался, а на сцене нет.
Другой актер, к примеру. У него был страшный радикулит, и я видела, каким он шел на сцену. Он вообще не мог идти! А роль была построена таким образом, что, помимо драматических коллизий, состояла еще из целого набора трюков. Он мог бы, конечно, не делать все эти трюки, которые практически невозможно было сделать в его состоянии. Однако он все это сделал, потом вышел за кулисы совершенно зеленый. Все меняется, совершенно все меняется на сцене. Я испытала это и на себе, знаю это состояние потери всех болезненных и болевых ощущений, всех недомоганий — прекрасный «эффект сцены».

О театре Марина говорит страстно, увлеченно, расставляя неожиданные акценты. И, может быть, поэтому мне показалось, что на вопрос, как она стала актрисой, я услышу в ответ какую-нибудь необыкновенную историю. Однако…
 — Для меня никогда не существовало вопроса, кем я буду. Сколько помню себя, всегда знала: актрисой. И поэтому очень трудно отвечать на письма, в которых молодые люди спрашивают, кем им стать. Это невозможно — советовать стать актером, геологом, ветеринаром или продавцом. Я совершенно убеждена в том, что у каждого человека есть талант, но его не так-то просто найти в себе, развить, обогатить. Для того, чтобы найти себя, свое призвание, свое основное назначение — надо внимательнее отнестись ко всему, что происходит вокруг и внутри себя. Часто спрашивают, кто мой идеал. Я не против идеала вообще, но категорически против слепого подражания кому и чему угодно, даже идеалу. Что касается меня самой, то я ни на кого не хочу походить. И если бы мне сказали, что я похожа пусть на самого прекрасного, талантливого человека, меня бы это очень огорчило. Я этого просто боюсь!..
Какой-то поэт сказал: «Развивай в себе странности»… Но это уже другая крайность. Здесь опасность таится в том, что, увлекшись культивированием в себе странностей, можно превратить это в самоцель и тоже потерять индивидуальность, если она, конечно, есть.

 — Марина, читатели «Юности» в своих многочисленных письмах часто спрашивают, как вы относитесь к музыке, поэзии?..
 — Музыка? Увы, я абсолютный дилетант. Музыка во многом помогает мне иногда, хотя я воспринимаю ее чисто эмоционально, потому что совершенно в ней не разбираюсь, к стыду своему, и так завидую людям, которые в этом понимают. Не могу объяснить, почему, но одну музыку я люблю, а другую нет. Иногда музыка в спектакле или услышанная до спектакля что-то поднимает во мне. Вот, например, песни французских шансонье приводят меня в какое-то взбудораженное состояние. Я очень люблю Эдит Пиаф, не могу слушать ее без волнения. Иногда слушаю и думаю: как жалко, что у меня сейчас нет спектакля, я бы так хорошо сыграла!
Поэзия? Я люблю поэзию, но не как люди, которые этим действительно занимаются, увлекаются ею. Читают вслух или просто, читая, запоминают стихи. У меня абсолютно нет памяти на стихи. У меня вообще какой-то «выборочный склероз». Я запоминаю только те вещи, которые мне могут пригодиться в работе.
У меня ужасный характер! Ужасный! Мне все плохо, у меня же не бывает хорошо. Если меня спрашивают: «Марина, у тебя все хорошо?» — у меня все плохо. Потому что я начинаю заранее программировать свою жизнь, понимая, что никакой программе она не поддается. Но мне нужно знать, что вот я завтра должна уехать. Я начинаю ворчать, если я не уезжаю. А если мне говорят: «Хорошо, ты уедешь», — то думаю, почему я уезжаю, когда нужно сделать то-то. Или я устала, мне нужно отдохнуть. Но сказали, что завтра выходной — и это ужасно, потому что вместо того, чтобы работать, я буду отдыхать. И все у меня плохо. Солнце — плохо, потому что в этот день я снимаюсь, когда могла бы загорать. Но если дождь — тоже плохо, потому что я могла бы в этот день работать. Никогда я не испытываю покоя! И вокруг меня люди близкие — тоже, потому что уж им-то я не даю быть спокойными никогда.
Если получаю новую роль, то первое, что говорю: «Я завалюсь в ней, абсолютно, с позором провалюсь!» Если же не очень проваливаюсь и мне говорят: «Вот видишь!» — я все равно нахожу какие-то выходы отрицательных эмоций. У меня положительных эмоций не бывает.
 — И последний вопрос — ваши планы.
 — Планы? Я не могу определить их одной ролью. Это может быть какое-то направление. Но, во-первых, я считаю, что все, произнесенное вслух, теряет свой смысл. Поэтому и не люблю говорить. А во-вторых — и это главное, — такая роль, может быть, и есть, но если это в моих мечтах, то мечты на то и мечты, чтобы не произносить их вслух…

Людмила Букина
1977
«Юность», № 7