— Что, на Ваш взгляд, Марина Неелова должна была бы сейчас сыграть?
 — Сейчас она может играть Гертруду, Вассу Железнову, Аркадину. Все роли взрослых женщин — ее. Она же актриса без диапазона. Еще ей нужно сыграть какую-нибудь клоунессу. Что-то очень экстравагантное — на драматической основе, но клоунское. Когда-то у Валеры Фокина была задумка сделать спектакль про Тулуз-Лотрека, про судьбу его персонажей — кого-то из них могла бы сыграть Марина. Раньше, совершенно убежден, ей нужно было сыграть Джульетту — это огромное упущение, что она ее не сыграла. Ей нужно было сыграть Элизу Дулитл: она была первая претендентка на эту роль из всех возможных.
— Почему она, на Ваш взгляд, не преподает сейчас — наверняка ей предлагали?
 — Не знаю. Возможно, ее просто не очень тянет к педагогике. Все-таки это другая профессия, смежная с актерской, но не вполне адекватная.
— Вы не хотели бы позвать ее на мастер-класс на свой курс в Школе-студии?
 — Я бы хотел позвать ее на разговор со студентами, потому что она умеет зажечь, одухотворить людей, как, впрочем, и погасить, обрезать крылья. Она мастер спорта по обрезанию крыльев.
— Когда вы играли вместе и ей что-то не нравилось в том, как вы играете, она говорила про это?
 — Да. Причем такими словами, которые могут человека заставить заболеть на всю жизнь. Мне она говорила вещи, которые нельзя забыть. Она, видимо, такой человек: может выжить в условиях критики не просто беспощадной, но умаляющей достоинство, а я не могу, и поэтому у меня с ней бывали иногда сложные творческие взаимоотношения. Она беспощадна. Она может сказать человеку, который находится внутри работы, что этого делать не нужно. А так нельзя! С моей точки зрения. Когда человек уже летит, его нельзя останавливать: уже нет точек соприкосновения с твердой поверхностью. Но она такая же беспощадная и к себе. Ко всем одинаково жестока, и в этом, по-моему, ее изъян. Она для меня очень сложный зритель. Я категорически не хочу знать, что она находится в зале. У нее очень жесткий взгляд. Во всяком случае, на меня она так всегда смотрела: крайне жестко. Ее вообще трудно очаровать, или, во всяком случае, мне ее трудно очаровать. Так сложились наши взаимоотношения, что она про меня знает очень много, и ей трудно отрешиться от этого знания и смотреть отстраненно, непредвзято. С ней очень непросто быть в союзе, в творчестве. Это вообще трудная история — быть ее партнером. Она жесткая, своенравная, ее много, ее нельзя не учитывать. Она может быть очень нелицеприятной и даже разрушительной. Но и без нее очень трудно. Ее не достает. Когда мы много играли вместе, это было довольно мучительно, но очень хорошо. Трудное счастье и абсолютное взаимопонимание. Мы с ней даже дрались — буквально — она меня лупила, била, ну и я иногда не удерживался — не то, чтоб бил, но ? Потому что она же любые нервы может перепилить — такая зануда бывает. Когда готовили какой-нибудь капустник, а она сидела и бубнила, что у нас ничего не получится. Выдержать это было сложно. Мы делали вместе капустнические номера, и это иногда получалось здорово, потому что Марина сразу хватает любую придумку, и любую форму может расцветить и вырастить до невероятных размеров, когда как ты ей кинул просто идейку, не больше.
— Она прислушивалась к тому, что вы говорили про ее работы?
 — Да. Она слушала меня, и я часто ей говорил слова, ей помогающие. 
— Она ровный партнер?
 — Она очень хороший партнер: стабильная, рисковая, яркая, она — клоунесса. Это значит, что она с легким, подвижным нутром и тяготеет к яркой форме. Клоунство — это то, чего она недополучила от режиссуры, то, чего ей в «Современнике» ей всегда не хватало.
— Когда Вы с ней вместе играли, были ли у вас общие любимые сцены?
 — Это вопрос немножко ? из зала, а когда играешь спектакль, то не задумываешься, что любимое, что нет: просто играешь.
— Если бы Вас попросили рассказать о Нееловой человеку, который о ней ничего не знают, как бы вы о ней рассказали? Какие роли назвали бы? Какие слова бы нашли?
 — Из ролей я бы назвал Валентину из «Валентина и Валентины», Веронику из «Вечно живых», ее героиню в «Четырех каплях» у Розова — двенадцатилетнюю девочку. Это был не самый удачный спектакль Валеры Фокина, но Марина играла грандиозно. Она же малютка — в жизни, и выходила на сцену ну совсем девочкой, и говорила, что нельзя кричать на ее отца, нельзя к нему так относиться, и в результате побеждала. Она замечательно играла в «Спешите делать добро», в «Фантазиях Фарятьева» — младшую сестру. Очень хорошо играла в «!2 ночи» Виолу. Вообще-то в «Современнике» всегда считали, что Шекспир — это третьесортный автор: вслух так не говорили, но так думали, что ну не Рощин это, не Розов, нельзя у него — про социальное. Поэтому успех «12 ночи» считался достаточно дешевым, и Маринину работу воспринимали не слишком всерьез, пока она однажды не заболела. Ввели другую артистку и стало понятно, что весь спектакль просто разваливается без Марины. Она была цементирующим началом, хотя в спектакле играли замечательные актеры — Табаков, Вертинская, Дорошина, Богатырев, но когда Марина на время ушла из спектакля — все развалилось. Она замечательно играла в фильме «Монолог». Много, очень много хорошего я помню. Она артиста, способная увеличиваться в размерах: такое происходит только с большими артистами. Иногда невозможно понять ее истинные размеры, когда она на сцене. Вдруг может стать огромной. В жизни-то она маленькая, но нутро настолько огромное, и тяготение к форме такое яркое, что из ничего вдруг получается что-то большое. Она ведь из себя телесно, вещественно ничего не представляет — ее никогда на улицах не узнают и не узнавали, даже когда она очень много снималась: идет по улице такая? иголочка. Она в жизни — как бы без внешности, но на сцене это что-то малюсенькое может быть очаровательным, прекрасным, мощным, темпераментным, ярким — ярче всех. Вдруг на этом лице, которого совсем не видно, вырастают глаза огромные? Это свойство таланта. Марина, может быть, лучшая артистка, из тех, с кем я играл. Она самая родная, самая близкая по творческим устремлениям, при всем том, что я сказал про наши трудные взаимоотношения. 
— Она Вас чему-то научила?
 — Она очень повлияла на меня самим фактом своего существования, своего творчества. Она же пришла в театр в спектакль «Валентин и Валентина», и это я ее нашел, чем очень горжусь. У нас так получалось почему-то, что все Валентины беременели. И Марина была третьей исполнительницей. Т. е. я сначала попросил играть Иру Муравьеву, но она не смогла, и порекомендовала мне Марину Неелову. Сначала я немножечко вводил ее в спектакль, потом мы показали это Валере Фокину, потом посмотрела Галина Борисовна Волчек и сказала, что Марина подходит (это было очевидно), и за год Марина сыграла 9 главных ролей! Она пришлась ко двору, в том смысле, что молодые героини «Современника» уже повзрослели, и она заняла эту нишу. Мы с ней сразу стали общаться панибратски, так, будто давно друг друга знали.
— Ее мнение про тот или иной спектакль для вас важно?
 — Да. Я к нему всегда очень прислушиваюсь, правда, выражает она его иногда беспощадно. Она человек вообще несентиментальный, при том, что умеет очаровываться, увлекается чем-то. Но, в принципе, у нас укусы похожи.
— Вы приглашаете ее на свои спектакли?
 — Никогда. Она даже обижается. Позвонила мне недавно, сказала: «Котя, ты подлец!». Это потому что я не позвал ее на свой юбилей. А меня сковывает знание о том, что она в зале.
— Когда-то в начале 80-х в одной из газет вышло ваше с ней интервью, вы были в роли спрашивающего, она — отвечала. Если бы сейчас вас попросили сделать с ней интервью, что бы вы спросили?
 — Было такое интервью? Не помню. Сейчас мне бы хватило одного вопроса: «Как ты живешь?», и она бы начала рассказывать, и это был бы бесконечный, талантливый спектакль — можно было бы камеру с нее не переключать на меня. Она иногда звонит, и говорит что-то вроде что ее знакомые просили места на какой-то спектакль, могу ли я сделать, или не смотрел ли я девочку, которая показывалась недавно, и потом — а ты знаешь, у нас тут такая история, и - я замолкаю, потому что она начинает рассказывать. Мы, бывает, разговариваем с ней по телефону по четыре, по шесть часов, не отрываясь. Она рассказывает про театр, про себя, не может остановиться. Я слушаю ее внимательно, потому что она замечательный рассказчик. Она потрясающе показывает: изображает абсолютно похоже и очень смешно.
— Вы смотрите каждую ее работу?
 — Нет, не каждую. Может быть, потому что Современник — это слишком родное место для меня, чтобы я туда часто ходил. Но, во всяком случае, я ее видел, а она меня — с тех пор, как я ушел из «Современника» — нет.
— Вы могли бы работать здесь, в Сатириконе, вместе, как худрук и актриса?
 — Не знаю, думаю, да. Она дисциплинированная актриса, что важно для меня здесь. Я вполне представляю ее в качестве приглашенной артистки в «Сатириконе». Но какую-то совместную работу нужно придумать, что требует очень много сил и мозгов. Если ее приглашать, то роль должна быть стопроцентно в десятку.

Материал подготовила Катерина Антонова

Константин Райкин
2001