Почти любой уважающий себя театр имеет малую сцену — пространство для поисков, экспериментов, «крупных планов», иллюзии полнейшего единения со зрительным залом. Где-то, не мудрствуя лукаво, их так и называют малыми. Где-то придумывают названия (в основном «географические», как бы не претендующие на особую программу) — «Под крышей», «Чердак Сатиры» или «На пятом этаже». Последняя находится как раз в «Современнике» и знаменита она прежде всего тем, что когда-то Валерий Фокин ставил здесь Шекспира и Достоевского с Константином Райкиным, Еленой Кореневой и Авангардом Леонтьевым — спектакли-события, несмотря на малое число счастливчиков-зрителей, спектакли-откровения.
Не удивительно, что Другая сцена «Современника» открылась спектаклем именно Валерия Фокина, который набрал команду, что называется, не отказывая себе ни в чем: универсально блистательная Марина Неелова в роли Башмачкина, самый знаменитый наш «теневик», худрук кукольного театра «Тень» Илья Эппельбаум, художник Александр Боровский, хореограф Сергей Грицай, композитор Александр Бакши и певцы ансамбля «Сирин». Назвать надо их всех (кстати, спектакль создан совместно с Центром им. Мейерхольда), потому что воспаленно-гениальный гоголевский текст («рябь на воде» по определению Набокова) переведен почти полностью на языки сцены (пластика, мистика, театр теней и звуков) — будь то белые ночи Петербурга, стрекот швейной машинки или абсолютная гармония, которая воцарялась в душе Акакия Акакиевича, когда он садился за переписывание букв. Прямой речи у Гоголя — несколько фраз: только они и звучат в спектакле.
Работа Ильи Эппельбаума наверняка спровоцирует будущих экспертов какой-нибудь солидной театральной премии изобрести новую номинацию за теневой театр. Босая пятка портного Петровича на педали швейной машинки, которая разрастается до масштабов пяты, длани или надгробной плиты, изящная сервировка стола, перспективы петербургских улиц или финальное наводнение, смывшее осиротевшую шинель, — эта теневая графика выше всяких похвал.
Перефразируя хрестоматийное"все мы вышли из гоголевской «Шинели», можно сказать, что фокинская «Шинель» вышла из Петербурга — города-призрака, города-очарования, города-убийцы (отсюда — финальный поклон пушкинскому «Медному всаднику»). Проекция падающего при свете фонаря мягкого снега в прологе постепенно приводит к сризическому головокружению, точно ты делаешь замедленный кульбит в открытом космосе. Посреди этого снежного марева вдруг обнаруживается силуэт шинели, а над воротником — маленькая сморщенная головка бесполого существа. Шинель дарит ему тепло, покой и возвышает в собственных глазах (все это сыграно буквально). В шинели оно ютится, возится, причмокивая, со своими буквами и даже вытирает ноги перед, так сказать, Восхождением в шинель. Оттуда существо пулей несется в департамент, выстукивая стоптанными каблуками какой-то синкопированный ритм, мучительно приходит в себя после беготни по городу, бережно — точно скрипку Страдивари — извлекает из-за пазухи гусиное перо, им же причесывает седой пух на голове… И буквы становятся в мозгу Башмачкина в стройный хоровод и запевают, как райские птицы.
Грим («геморроидальный цвет лица»), парик (яйцевидная лысина-седина), мешковатый фрак (в один из моментов — фрак дирижера перед невидимым, но благозвучным оркестром букв), походка полураздавленного кузнечика делают Марину Неелову абсолютно неузнаваемой. Лишь несколько сцен позволяют узнать ее неповторимую манеру. Когда звучит ее голосок с жалобной угрозой обиженного ребенка. Или когда новая шинель обнимает ее по-мужски, по-отечески, как никто и никогда не обнимал еще Башмачкина, и он(а) льнет к шинели физически, а - по глазам видно — поверить своему счастью не смеет. Зато в горечь утраты поверит сразу, как удару наотмашь. Неелова — идеальная актриса в любой режиссуре (по крайней мере, поводов сказать обратное она не подавала), и для Фокина она идеально послушная актриса, точно воплотившая его замысел — гуттаперчевый фантом жутковатого красавца-Петербурга. Но едва ли не впервые в истории театра главным действующим лицом в «Шинели» становится не Башмачкин, а Петербург.

Ольга Фукс
6-10-2004
Вечерняя Москва