Сцену назвали не «малой», не «новой», а «другой». Обещая тем самым спектакли странные. Необычные. Неожиданная Неелова — Башмачкин — тому свидетельство.
Но Фокин не признается, что выбором актрисы хотел кого-то эпатировать. Он, мол, давно собирался ставить «Шинель», и ему все равно было, мужчина или женщина в ней сыграет. Ведь маленький, жалкий Башмачкин половых признаков не имеет, он просто — «существо». Когда при случайной встрече известный журналист Юрий Рост посоветовал ему Неелову, режиссер раздумывал не больше трех секунд…
Башмачкин при первом же появлении своем на сцене сразу подчеркивает, что женщиной он не стал: вылезая с кряхтеньем из гигантской шинели, он первым делом… мочится по-мужски, лицом к залу. Никакого натурализма, движения в темноте, и реплика «пс-пс-пс». Зрители хихикают, но тихо, деликатно, ведь происходящее на сцене — донельзя тревожно-трагично.
Сцена — пол вровень с креслами. За ней — экран. На экране валит мрачный питерский снег. Шинель, стул, Неелова в седом плешивом паричке и обтрепанной одежке. На себя она совсем не похожа, не похожа и на мужчину. И впрямь — «существо». И голос у нее не мужской, не женский, да и реплик совсем мало, сплошь бормотание. 
Снег останавливает гигантская тень ноги, жмущая и жмущая на педаль швейной машинки: это Башмачкин приходит к портному. Здесь нет людей — только тени. Подвижные тени бутылок и бокалов появляются с криками «Шампанское!»: Башмачкин мечтает о новой шинели, а она ускользает, как последняя любовь. И в старую шинель, дрянненькую, как вся его жизнь, он забьется, испуская предсмертный полукрик-полухрип.
И страшно — всю дорогу страшно. Его, существа, страхом безысходности.
Режиссер убивает Башмачкина по-настоящему, насовсем. На поклон Марина Неелова не выходит, хотя подавленные зрители долго, долго не могут встать и все аплодируют, пытаясь стряхнуть с себя ужас перед жутким теневым Петербургом Валерия Фокина.

Анна Орлова
6-10-2004
Комсомольская правда