Свой новый зал, названный Другой сценой, театр «Современник» открыл спектаклем «Шинель» Валерия Фокина, когда-то начинавшего в этом театре свой режиссерский путь. Самое необычное в постановке то, что главную и единственную роль — Акакия Акакиевича Башмачкина — сыграла знаменитая Марина Неелова.

«Меня интересует граница между реальным и нереальным, — так определяет свой режиссерский метод сам Фокин. — Это состояние сознания, которое трудно сформулировать словами. Это не сонное состояние и не наркотическое. Меня интересует вот эта середина, когда сон еще не закончился, а уже наступает рассвет». Навязчивые звуки, рваный ритм, игры предметов, преследующих героев, — все эти фирменные приемы фокинского театра легко опознаваемы в новой постановке «Шинели» Гоголя. Приступив к репетициям, режиссер категорически заявил: «Копаться в несчастной истории чиновника, которого затравили коллеги, я не хочу». За скобками остались все бытовые подробности, столь любовно выписанные Гоголем. Скажем, описание выбора имени героя, когда родительница колеблется между Моккием, Соссием, Хоздазатом, Трифилием, Дулой и Варахасием, прежде чем назвать сына по отцу Акакием Акакиевичем. Выпали и забылись коллеги по департаменту и портной Петрович с его круглой табакеркой и женой, носящей чепчик. Не заинтересовали режиссера старуха-хозяйка и значительное лицо, сбитое с толку полученным генеральским чином. Словом, все те черты, детали и подробности, которые составляют собственно гоголевский юмор и быт, своеобразие и особицу, режиссером были вычеркнуты и отброшены. На сцене красуется пластиковый задник, на котором проектором рисуется хоровод белых снежинок (художник Александр Боровский). От персонажей остались потусторонние голоса. И теневые картины, сделанные Ильей Эпельбаумом (портной Петрович изображен гигантской тенью швейной машинки, а очень важное лицо — силуэтом дворца). Наконец, по сцене снуют черные фигуры, изображающие инфернальные силы в десятках столичных постановок.
В гоголевской прозе режиссера преимущественно интересуют черты, роднящие его с Андреем Белым: фантасмагорический, пустой, вьюжный Петербург, в котором тонет и теряется персонаж без пола и возраста. Не совсем человек, а некое непонятное существо. Его и играет Марина Неелова.
На пустой сцене, перед лиловатым задником, монументом — гигантская шинель. Из огромного ворота появляется маленькая седенькая головка с трогательным хохолком седых волос сбоку. Одутловатые щечки, остренькие ушки, чуть вздернутый носик и круглые глаза. Постепенно из складок ткани высвобождается странненькая фигурка в стареньком мешковатом вицмундире. Долго молча осматривается, устраивается. Достав гусиное перо, закатывает глазки. И тоненьким голоском начинает выпевать: «Ми-и-и-и- лостивый государь!». Марина Неелова абсолютно неузнаваема в Башмачкине. Другие руки — сухонькие, суетливые. Другие глаза — небольшие, круглые, выцветшие. Тут уже не шедевр гримировального искусства. А настоящее актерское волшебство преображения. Скрежещущий голос с какими-то недоуменными интонациями Чебурашки, непонятного существа, оказавшегося неизвестно где в распоряжении невидимых сил. «За что вы меня обижаете?» — обращено не к конкретным людям (их на сцене и нет). Этот несчастный забитый чиновник с перышком в руках вопрошает самое мироздание. 
Валерий Фокин оставил в спектакле небольшие островки хрестоматийного текста среди длинных пластических этюдов Башмачкина и его шинелей.
Старая шинель-убежище мягко прятала в своих недрах хозяина. Новая шинель — шинель-кавалер, шинель-соблазнитель — победно расхаживает по сцене, легко обнимает Акакия Акакиевича, твердо подает ему руку, чтобы оперся. И тогда в седенькой головке возникают фантастические проекты: а вот можно по набережной прогуляться? И даже ко дворцу? Голос в испуге осекается, Башмачкин осматривается по сторонам — не подслушал ли кто вольнолюбивые мечтания?! Но счастливый роман с шинелью кончается катастрофой. И вот, как зверек в нору, заползает этот Башмачкин в свою старую меховую шинель, которая станет его гробом. А голос сверху объяснит, что «Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было». По Фокину в смерти Башмачкина виноваты небеса, поэтому вся гоголевская история призрака-мстителя вычеркнута. Спектакль обрывается на полуслове, оставляя ощущение смелого эксперимента, подступа к какой-то большой работе. И в ней, может быть, интерес к пространству сольется с интересом к людям, а сновидения потеснятся ради реальности.

Ольга Егошина
6-10-2004
Новые Известия