Готовясь к «Врагам» (по Горькому), я собрал прекрасную актерскую команду: Иннокентия Смоктуновского, Николая Гриценко, Николая Трофимова, Елену Соловей, Марину Неелову, пригласил также и своих любимых литовцев Юозаса Будрайтиса и Регимантаса Адомайтиса.
Зачем мне это было надо? Горький да еще «Враги»! С одной устаревшей пьесы я перекинулся на другую. Сценариев, что ли, не было?
Были сценарии, и много. Да все не о том. А во «Врагах» затрагивалась тема самоубийства, которая меня волновала.
Кроме того, современная бытовая история вряд ли дала бы мне возможность собрать такое созвездие талантов. Пьеса Горького говорила сама за себя, и артисты охотно на нее шли. Вера, кстати, тоже.
И, наконец, я считал работу над Горьким своим профессиональным экзаменом. Надо было переложить сугубо театральную структуру повествования в визуальную, кинематографическую.
Это здорово — работать со звездами. Но это еще и головная боль. От режиссера, помимо его художественного таланта, требуются и дипломатические способности. Талант политика.
Когда-то Иннокентий Смоктуновский мечтал сыграть Каренина в «Анне Карениной», но утвердили не его, а Николая Гриценко. Смоктуновский тем не менее наведывался на съемочную площадку и поучал Гриценко, как надо играть. Гриценко выдворил Смоктуновского из павильона, и десять лет (с 1967 года) они не разговаривали. И вот «Враги».
Вызвали наших знаменитостей на съемку. Не смотрят друг на друга. Гриценко красный как рак. Смоктуновский в дурном расположении духа. А тут еще Саша (Александр Княжинский, главный оператор) заявляет мне, что сначала придется снимать Гриценко и лишь потом, не раньше чем через два-три часа, Смоктуновского. Я чуть не упал со стула. В кои-то веки бывшие враги получают реальный шанс к примирению, а мы, убрав одного с площадки, подливаем масла в огонь. Ведь Смоктуновский определенно разозлится.
 — Сделаем небольшой перерыв! — решаю я. — Гримеры! Поправьте актерам грим. 
Подхожу сначала к Гриценко и говорю:
 — Николай Олимпиевич! Начнем с вас.
 — Хорошо. Я готов.
 — Вообще-то по свету надо бы начать со Смоктуновского, — вру я.- Но он уступает первенство вам. Сказал, что вы великий артист и заслуживаете быть первым.
 — Спасибо и на том, — бурчит Гриценко. Но вижу — взгляд потеплел.
Подхожу к Смоктуновскому.
 — Иннокентий Михайлович,- говорю,- Гриценко вам отдает пальму первенства.
 — Как это?
 — По свету нам было бы выгодней начать с Гриценко, но он уступает вам. Говорит, что нехорошо заставлять такого артиста, как Смоктуновский, ждать.
 — Да? А сам будет сидеть и ждать? Мне как-то неловко…
 — Я понимаю…- говорю я, а сам думаю: «Ну, что ж, лед тронулся!»
Сговорившись с оператором, сажаю Смоктуновского и Гриценко друг подле друга и снимаю кусочек, которого в сценарии не было. Да и в фильме не будет. Просто я решил потратить пятнадцать минут и немного пленки, чтобы разрядить обстановку. Сняли никому не нужный кадр. Артисты улыбаются. Обменялись парой слов.
 — Теперь перейдем к укрупнениям,- говорю я.- С кого начнем?
 — Можете с него,- благодушно соглашается Гриценко.
 — Нет. С него,- говорит Смоктуновский. 
Я взглянул на Княжинского:
 — Решай ты. Актерам все равно.
Конечно, все давно уже было решено. Но я разыграл целую шахматную комбинацию, чтобы не обидеть артистов и не задеть их самолюбие. 
С тех пор Смоктуновский и Гриценко стали здороваться.
Вообще за Иннокентием Михайловичем водился такой грешок — советовать партнерам, как играть. Он это делал от чистого сердца, не имея в виду кого-либо обидеть. Да только сбивал артистов с толку.
Я говорю актрисе:
 — Ты выбегаешь из дома — веселая и жизнерадостная. И вдруг видишь — лежит в траве твой дядя. Ты напугана: не умер ли?
Смоктуновский тут же подходит к актрисе и говорит:
 — Идешь грустная, задумчивая. Увидишь дядю, начинай смеяться.
 — Иннокентий Михайлович! — говорю я.
 — Что? — по-детски простодушно спрашивает он.- Не то? Не так?
 — Все так, но…- Я отвожу его в сторону и начинаю хитрить: — Вы думаете, все такие гениальные артисты, как вы? Любое ваше предложение уникально, но не все ведь Смоктуновские. Приходится упрощать…
 — Ну, вам видней, Родион, вам видней…
Смоктуновский отходит легко, без обиды, даже с чувством некоторого удовлетворения. 
А обижаются актеры часто.
Я помню, приступили мы к съемкам сцены суда. Сняли общие планы с массовкой.
 — А теперь снимаем крупный план Будрайтиса,- объявляю я.
 — Какой из них? — спрашивает Будрайтис. 
 — Как какой? — не понимаю я.- Твой монолог. Один кадр.
Вижу, Будрайтис помрачнел. Подхожу, спрашиваю:
 — В чем дело, Юозас?
 — Ничего…
 — Но я же вижу.
 — В сценарии у меня целых три крупных плана.- Он протягивает мне страницу из режиссерского сценария, в котором его монолог перебивается планами слушающих. 
 — Да, три, но снимать-то надо на одном дыхании,- объясняю я,- одним кадром.
Будрайтис упрямится:
 — А в сценарии написано «крупный», потом «крупнее», а потом «совсем крупно».
Я решаю уважить актера. Снимаю одним куском, как хотел. Затем снимаю то же самое, но более крупно. И - еще крупнее.
Будрайтис в высшей степени удовлетворен, играет с таким огромным подъемом, что мне становится смешно: какие актеры все же дети!

Родион Нахапетов
02-1999
«Октябрь», N2