Огромный черный круг, словно разрезающий сцену пополам. Почти символ полного затмения — солнечного, лунного, душевного, какого угодно. Остовы толстых, массивных стен какого-то то ли необжитого, то ли заброшенного строения. Тростниковые заросли по углам. Парочка ветхих стульев, стремянка, разбитое пианино. Три грации в черных гимнастических трико, одна — с виолончелью. Смешные и странные слова (текст пролога принадлежит Нине Садур) прыгают, как мячики. Гротесковое преображение в старух — грации напяливают седые всклокоченные парики и накладные «формы» угрожающих размеров, рядятся в белые халаты. Все понятно — отель для престарелых сумасшедших. Как водится, заявка на отчасти хулиганскую и абсолютно свободную игру. Кирилл Серебренников атаковал Театр Современник своим новым спектаклем — «Сладкоголосая птица юности» по мотивам пьесы Теннесси Уильямса.
«Ну, дождалис-с-сь», — шипят в антракте и в финале престарелые тетеньки-театралки, словно вторя Принцессе Космонополис — Марине Нееловой, тянущейся к невидимой трубочке с протяжным: «Гашиш-ш-ш». Ну и дождались, ну и, слава Богу. Уж лучше Кирилл Серебренников с его увлекательными несовершенствами, нежели банальная золотая середина. И к чему шипение? Или позабыли о профессиональнейшем Римасе Туминасе с его «Играем Шиллера!..» или дилетантствующем Николае Коляде с «Селестиной», уже попытавшихся вырваться на этой сцене из срединного плена? Да, Серебренников ведет себя ярче, громче, эпатажнее. Нас уже приучили к тому, что он - надежда и опора современного театра. С этим утверждением пока повременим. Уже далеко не дилетант, пока еще не до конца профессионал, Серебренников у нас на глазах продолжает осваивать профессию и осваиваться в театре, не прячась в экспериментальных подвалах для избранно-продвинутых. Месяц назад он наделал шума в эпицентре столичной сценической географии, «затерроризировав» чеховский МХАТ, сегодня дебютирует на большой сцене Современника. Количество зрителей в зале перекрывает все прежние показатели, «своих» меньше, нужно набирать новые обороты.
А тут еще Теннесси Уильямс. Это вам не Василий Сигарев с братьями Пресняковыми и даже не Майк Равенхилл. Почти ровесники, во всяком случае — современники, с доступным и близким языком, который с легкостью трансформируется режиссером в язык сценический. Уильямс же, пусть не столь хронологически отдаленный от нас, уже возведен в ранг классика. А тут и традиция — береги текст смолоду. Классику Серебренников уже испытывал на прочность, но не в Москве. И как это ни покажется кому-то странным, но сегодня донесение до публики лишь текстовых авторских смыслов — удел середнячков. Серебренников — не из их числа. Ему нужны свои смыслы — театральные, игровые, современные.
Уильямс дает сюжет, от которого следует оттолкнуться, чтобы нестись дальше — в том же направлении, но параллельной дорогой. А потому разбавим его Ниной Садур, перелопатим и проясним, чуть-чуть перепишем. Сколько остро-запретных тем и фраз в нем искали и находили раньше. Каким милым рождественским сказочником кажется старина Уильямс после спектакля Серебренникова. Сколько у него умилительных туманностей и целомудренных умолчаний, над которыми явно иронизирует режиссер. Каких только словесных конструкций ни напридумывал драматург, дабы не назвать таинственную «операцию» Хэвенли. Да аборт ей сделали, тут же припечатывает Скуддер (Сергей Гирин) у Серебренникова. А это загадочное «падение» Александры дель Лаго — «сверзилась по ступенькам, мордой о мраморный пол». А что — весомо, грубо, зримо.
На спектакле к тебе наведывается ощущение, что никакого связного текста изначально вообще не было. Был сюжетный остов, скелет, покрывавшийся нужной плотью непосредственно в процессе репетиций. Не только словесной. Лишние «косточки» (представленные теми или иными персонажами Уильямса) безжалостно отсекались, некоторые «спаривались» — так Принцесса Космонополис и Хэвенли оказались на одно лицо, лицо Марины Нееловой. А порой вырастали и новые, как, например, мать Чанса (Мария Селянская). В общем, Серебренников отчаянно пытался сконструировать абсолютно новую реальность, интересную прежде всего ему самому. Не музейно-архаичную, не подчеркнуто-деликатную по отношению к автору. Современную, живую, но не грешащую на сей раз злободневностью в троекратном размере. И, безусловно, слегка иррациональную, не вполне серьезную, замешенную на игровых приемах.
В своих прошлых спектаклях режиссер не боялся провоцировать актеров на откровенные эмоциональные выплески. Здесь же длинные и патетические монологи персонажей Уильямса иронично смикшированы. Не все и не всегда, но этот прием, тем не менее, почти возведен в принцип. Оно и понятно, Принцесса Космонополис, она же Александра дель Лаго, — «священное чудовище», актриса с именем и славой, для которой существование в «стране людоедов» стало нормой. Там не принято открывать лицо, подставляться и расслабляться. Принцесса — Неелова отвязана и цинична, пластически раскованна и несдержанна на язык. Она блистательно выполняет все предложенные режиссером трюки, порой акробатические. И будучи послушной исполнительницей, умеет остаться собой, не повторяя участи «пришпиленной» в «Имаго» Анастасии Вертинской. Принцесса без маски — если не лучшее, что есть в спектакле, то, безусловно, самое эмоционально заразительное. Потому что — от первого лица: и эти вопли об уходящей молодости, и этот ужас от провалов и падений, и это одиночество.
Она может хорошо поставленным голосом продекламировать Чансу: «Я люблю тебя», — и тут же несколько раз с удивлением и испугом прошептать: «Я это сказала?». Локтями и острыми каблуками отпихивать назойливого соискателя славы — и убаюкивать его, как ребенка, которого у нее никогда не было. Прекрасно понимая при этом и давая понять публике, что все это — иллюзии, прекрасные и смешные, без которых — уж совсем никуда.
Хэвенли Нееловой, «выпотрошенная, как рыба» — маленькая, изящная старушка, кандидат в обитатели вышеупомянутого дома. Тонкие руки, перебирающие гибкие прутики-удочки, кукольный голосок: «Да, папик, да, Томик?» Чтобы не утонуть в сентиментальности интонаций, может иронично сбиться на грубоватый тон. Но когда ее, наряженную, как куклу, в подвенечное платье «непорочной невесты», выведут на пресс-конференцию отца, Босса Финли (Владислав Ветров), из-под вуали проступит ярко раскрашенное лицо Принцессы Космонополис. 
Юность, растраченная впустую, перешедшая в самим собой погубленную молодость, иллюзорность идеалов и пустота мечтаний — тема для молодого режиссера не последняя. Но Чанс Уэйн (Юрий Колокольников), ее носитель, здесь вышел каким-то уж слишком приземленным и незначительным. Его дуэт с Принцессой — Нееловой видится дуэлью неравных. Зато режиссер дает Чансу возможность оказаться вне и чуть-чуть над агрессивной массовкой из молодых полудурков-земляков во главе со зловеще-гротесковым Томом-младшим (Максим Разуваев). Выделиться и белыми одеждами, и вызывающе непохожей пластикой, и более связной речью (массовка терзает зрительские уши лозунгами и косноязычием). Финал, впрочем, предопределен — не менее «выпотрошенный» Чанс — Колокольников с неестественно бледным «масочным» лицом добровольно идет под нож. Вернее, под серп, которым его лихо «срезает» Том-младший.
Большая сцена и пьеса «с дистанцией» задали Кириллу Серебренникову задачку не из легких. Он честно пытался с этим справиться, не забывая и о своих уже успевших стать культовыми, московских наработках. В «Сладкоголосой птице юности» нет цельной стильности «Откровенных полароидных снимков», нет и хулиганского азарта «Терроризма». Спектакль похож на картинку, сделанную из паззлов, не всегда ладно пригнанных друг к другу. Порой их слишком много, они путаются, мешаются, теряются по дороге. Но эта незавершенность сродни установке на знаменитую «романтическую иронию». Незаконченное — значит живое, строящееся, становящееся. И безоглядной влюбленности художника в свое собственное творение здесь нет и в помине. Серебренников — не нарцисс, но, скорее, комедиант, как и его артисты. Панибратским шлепком по заду он выталкивает их на поклоны. Это — шоу. А шоу должно продолжаться.

Ирина Алпатова
11-12-2002
Культура