Кама Гинкас, один из крупнейших режиссеров России, ставит спектакли провокационные, агрессивно-вызывающие и ультрасовременные. Не самый модный в Москве Театр юного зрителя в дни, когда идут спектакли Гинкаса, берется штурмом. В его спектаклях авторы веков минувших неожиданно входят в сегодняшний день, становясь актуальными в гораздо большей степени, чем современные драматурги.

 — Судя по вашей творческой биографии, вы с удовольствием занимаетесь театральной адаптацией литературных произведений. Но ведь это так сложно!.. Одно дело — просто поставить пьесу, и совсем другое — переработать произведение, которое изначально для сцены не было предназначено.
 — На самом деле, хороших современных пьес очень мало. Классические пьесы известны, их ставили множество раз, и их тоже не так уж много. А вот когда произведение не рассчитано для театра — это уже препятствие, это уже интересно. И такая работа высекает новые театральные идеи, вынуждает искать какой-то новый театральный язык для того, чтобы выразить это литературное произведение, не приспособленное для театра. Я в какой-то мере сам себя стимулирую, ища сложные материалы.
 — То есть вам нравится искать и преодолевать трудности, работая с произведениями гениальных авторов, не адаптированными для театра?
 — Мне это не просто нравится! Только это и может дать результат. Если все гладко, то ничего не получится. У меня есть любимое выражение: «Надо найти пятый угол». Комната с четырьмя углами — это просто комната. А найдя «пятый угол», ты можешь создать что-то необычное и интересное.
 — Вы находите «пятый угол» и у Пушкина, который вроде бы настолько понятен и прозрачен?
 — У Пушкина есть только два произведения, написанных якобы для театра, — «Борис Годунов» и «Маленькие трагедии». Говорю «якобы», потому что эти произведения только по видимости театральные, на самом деле это — поэзия, очень трудная для постановки. Я поражаюсь смелости, даже наглости тех режиссеров, которые решаются за них браться. Успеха на сцене ни «Маленькие трагедии», ни «Борис Годунов», по существу, никогда не имели, потому что это не пьесы.
 — О вас говорят, что в своих постановках вы исследуете пограничные душевные состояния героев, что-то обычное и спокойное вас не привлекает. И вдруг — пушкинский «Граф Нулин», где все мило и безмятежно, где и само-то произведение — просто безделица, написанная автором от скуки. Почему вы за это взялись?
 — Дело не в том, что я люблю пограничные ситуации. Просто вся наша жизнь — это в какой-то степени балансирование на грани подобных ситуаций. И мне хочется об этом говорить со зрителями. Но в жизни есть место и просто удовольствиям, просто созерцанию, просто любви, просто, если хотите, кокетству. Жизнь состоит и из пустяков, и жаль, что я так поздно это понял и в моей жизни подобных пустяков было слишком мало. Меня, кстати, многие умные и талантливые люди давно «агитируют» бросить мое занудство и заняться именно пустяками. Таким вот давним агитатором за пустяки является и Марина Неелова. Я ей все время говорил, что это не мое. Но однажды она позвонила мне и прямо по телефону до того смешно и заразительно разыграла «Графа Нулина», что я не удержался и взялся за это дело. Я просто был совращен Мариной и Пушкиным — и в результате получился спектакль.
 — «Граф Нулин» поставлен для телевидения. А на сцену он может быть перенесен?
 — На сцену можно перенести все, другое дело, насколько это нужно делать. Я-то не был уверен, что «Графа Нулина» можно экранизировать. Но мы вместе с Мариной Нееловой, телекомпанией «Игра» увлеклись этим и сделали. Это, собственно, даже и не экранизация, а черт знает что.
 — А какое впечатление у вас осталось от столь плотной работы с телевизионщиками? Ведь не секрет, что многие творческие люди, побывав однажды в атмосфере телевидения, отказываются от работы на ТВ наотрез?
 — Телевидение — это чудовищная контора, в которой, боюсь, я не смог бы работать. Но мне фантастически повезло с телекомпанией «Игра»: там работают не просто профессионалы, но и очень творческие, доброжелательные и приятные люди. Представляете: мы снимали «Графа Нулина» 10 дней без перерыва по 10-12 часов ежедневно. Это адский труд, Марина Неелова до съемок отказывалась так работать. И она же первая вслух оформила наше ощущение, после того как закончились съемки. «Это же 10 дней удовольствия!» — сказала она. И я с ней согласен. Спустя пару месяцев на одной телепередаче я случайно встретился с гримером, которая гримировала Марину. Мы с ней обнялись, почти как родственники, которые давно не виделись.
 — А после того как готов спектакль — так бывает?
 — Когда спектакль готов, ты просто умираешь: от усталости, от нервов, от истерики. Ты же не знаешь, что ты сделал. Твое детище только выходит на зрителя. И даже если тебе говорят, что все, что ты сделал, великолепно, — ты не знаешь, искренни ли твои собеседники. И начинаешь что-то понимать только месяца через три. А с телефильмом все по-другому. Мы же снимали зимой, потом монтировали, и за это время я уже отошел, успокоился, я несколько отстраненно смотрю на свою работу. И потом: в фильме уже ничего нельзя изменить и я не вижу реакцию зрителя. Фильм хороший или плохой — я не знаю, но время было хорошее — это точно!
 — Вы не чувствовали особой ответственности в этой работе? Все-таки выход на экран приурочен ко дню рождения Пушкина?
 — Нет, для меня это была просто интересная работа, и мне в общем-то все равно, когда фильм покажут. Дело же не в юбилее, мне просто показалось, что я знаю, как это делать. От юбилея может быть только один плюс: кто-то даст лишнюю копейку, чтобы что-то хорошее снять или поставить.
А вот что касается празднования этого юбилея? Пушкина еще при жизни раздирали на части. Всех интересовало, с кем он спит, кому он должен, что пишет. И не это ли привело его к гибели? После смерти ком сплетен стал только расти, и с каждым юбилеем он все нарастает. К 200-летию поэта это, по моему мнению, превратилось во что-то страшное. Мы раздираем его на части, не даем Пушкину спокойно лежать в могиле. Мы паразитируем на его имени, и я в том числе.
 — А какое чувство у вас вызывают плакаты с цитатами из Пушкина, которые сейчас появились по всей Москве?
 — Чувство недоумения и раздражения. Для чего это делается? Это, несомненно, просто галка, это деньги, которые надо было потратить. Идет тетенька на базар — и что ей до того, что она видит это лицо с бакенбардами и читает отрывок из стихотворения? Да и рисунки безобразные. А те, кто едет на машинах, спотыкаются об эти плакаты через каждые 50 метров и начинают раздражаться. Это же работает как реклама, и Пушкин здесь низведен до уровня прокладок или средства от перхоти. Жалко Александра Сергеевича!
 — Ну а как, по мнению вашему как художника, должен праздноваться этот юбилей?
 — Увольте — советовать я не собираюсь. Это как правительство: критиковать мы все горазды (и я тоже), а вот сказать, как сделать правильно, я не берусь. Я не профессионал в этой области, это не мое дело. И так же с Пушкиным: я только знаю, что так делать не надо.
 — Если уж мы коснулись такой нелюбимой вами темы, как правительство и политика, то может ли, на ваш взгляд, политическая ситуация как-то отражаться в ваших спектаклях?
 — Не может. Я никогда ни в советское, ни в более позднее время не отвечал своими спектаклями на то, что происходит в стране. Хотя я живу в России и меня это касается.

Ирина Трухлина
3-06-1999
Версты