Среди московских премьер, многие из которых явно запутались в своей творческой и сексуальной ориентации, появился красивый спектакль о настоящих женщинах, сделанный настоящим мужчиной. «Играем… Шиллера» поставил в «Современнике» иностранец.

Литовец Римас Туминас — носитель самого древнего европейского языка — своими метафорами остановил скоростное безумие реальности и предложил с выразительными паузами рассмотреть историю двух женщин — Марии Стюарт и ее двоюродной сестры Елизаветы — королевы английской.
Елизавета — Марина Неелова — строгая, с неподвижным лицом, утомленным бессонницей, еще не выписала разрешения на смерть сестры. Сестра с отстраненным лицом — еще на земле, но уже с потусторонним взором. И кажется, само время застыло в мертвенном ожидании. О скорости, с которой мчится драма Шиллера к развязке, вначале напоминают только странные звуки, похожие на пыхтящий паровоз. Композитор со странной мистической фамилией Фаустас разгонит эту «мелодию» из булькания, шипения, распиливания и рассекания пространства до невыразимо красивой трагической музыки.
Миг ожидания смерти оказался длиною в три часа. Но это не томительное ожидание на театральном вокзале. Невероятная внутренняя энергия спектакля помещена художником во все нематериальное — в паузы, жесты, музыку. И даже декорации и реквизит (художник Алтис Яцковскис) несут напряженную энергетику: что-то необъяснимо пугающее в тяжелой проржавевшей трубе, металлических цилиндрах, подвешенных на цепях, в воде, которая долетает до первого ряда в истерике Марии Стюарт. И в зерне, рассыпаемом Елизаветой.
Две женщины до последнего ведут почти безмолвный спор — кто из них Луна, а кто Солнце. Затмение, нашедшее на обеих королев, обернется трагедией их народа. Но что им - бабам с уязвленным самолюбием и неутоленным тщеславием? Которые как игрушки в руках корыстолюбивых мужчин? Расстановка сил в спектакле такова, что симпатии мужское окружение не вызывает: омерзительные карьеристы играют на женских страстях, тупые приживалы предают и продают их. Симпатии режиссера к женщинам передаются зрителям, вербуя женскую часть зала в феминистское движение. 
Актерская игра восхищает. Марина Неелова (Елизавета) в сцене подписания приговора сама сходит с ума и сводит с ума публику. Знаменитый монолог Елизаветы на фоне роскошного платья, начатый на одной ноте, безэмоционально, переходит из плача в хохот и обратно. А до этого она, рыдая, чтобы прийти в себя от измены Лестера (Игорь Кваша), носит по сцене на вытянутых руках стеклянные бокалы, полные воды. Елизавета плачет и мешает слезы со страстным монологом, вода расплескивается по серебряному подносу, бокалы падают и вот-вот разобьются, как разбита ее жизнь. Попытка ухватиться за ее край — опять же не в словах, а в пластике руки в белой перчатке, которую Елизавета пытается несмело протянуть сестре в сцене свидания двух королев. В робком движении пальцев из-за спины — борьба уязвленной женщины с государственным лицом.
Елена Яковлева убедила всех скептиков, что роль Марии Стюарт — ее, может быть, лучшая роль. Во всяком случае — самая неожиданная. Если в первом акте, особенно в его финале, страсть сжигает ее и бурно выплескивается на сцену вместе с водой, то во втором ее безмолвие страшнее любых слов. Накануне казни под звуки зурны она ходит по сцене на цыпочках, как в грузинском танце: из кулисы до середины сцены и под прямым углом на авансцену. Отрешенно смотрит поверх зала и так же отстраненно-печально отправляется в обратный путь. В напряженно-прямой спине, безжизненных руках и даже белой шапочке, надвинутой на лоб, — необъяснимая скорбь и печаль по этому несовершенному миру и женщине в нем.
Спектакль выстроен на двух женщин. Мужчины здесь скорее вспомогательные фигуры, которыми режиссер пожертвовал во имя своих симпатий к королевским особам. В определенном смысле в этом есть некая историческая справедливость. Хотя справедливости ради стоит сказать, что в мужском составе очень интересно работают Максим Разуваев (Мортимер), Михаил Жигалов (Берли) и два молчаливых персонажа (Дмитрий Жамойда и Сергей Юшкевич), которыми так любит насыщать свои спектакли Римас Туминас. Именно их отчаянный прорвавшийся вопль в конце, когда, сидя в корыте, оба гребут в неподвижном плавании в никуда, — пугающее многоточие после эффектной казни Марии Стюарт.
Бисовка на премьере длилась семь минут.

Марина Райкина
7-03-2000
Московский Комсомолец