В «Современнике» не бывает откровенных провалов. А если и бывают, то чрезвычайно редко; от одного провала до другого — через несколько сезонов — не докричишься, и предыдущий успевает забыться, пока объявится следующий. «Современник» практически не дает поводов говорить о неудачах. Предметом дискуссии, как правило, становятся особенности, тонкости, оттенки очередного творческого достижения. Про здешние премьеры часто отзываются в духе: спектакль хороший, НО. .. В случае с «Марией Стюарт» (именно она скрывается под вычурным и одновременно банальным заглавием) «НО» имеет вполне конкретные очертания. 
Известно, что Галина Борисовна Волчек всей душой не любит «кормящуюся возле ее театра», злобную и необъективную театрально-критическую свору. Недавно она объявила об этом во всеуслышание с телеэкрана (между прочим, на канале «Культура»), грубо, незаслуженно и ужасно некультурно оскорбив большое (настаиваю — большое!) количество людей, пишущих о «Современнике» так или иначе, но совершенно бескорыстно. Ну да ладно, хочет человек отягчить собственную совесть — его личное дело. Интересно другое: Волчек не препятствовала тому, чтобы на ее сцене появился спектакль, созданный словно бы специально для театральных критиков, спектакль шарадного типа, требующий неустанного разгадывания, то есть малопригодный для обычной массовой театральной публики. Злополучные журналисты покидают премьеру Туминаса со вдоль и поперек исписанными блокнотами, однако рекомендовать «Играем… Шиллера!» к широкому просмотру я бы лично не рискнула.
Спектакль делится на две части. Первую составляет актерский дуэт (если можно называть дуэтом противостояние) Марины Нееловой и Елены Яковлевой. Что бы ни накручивал вокруг них чрезмерно изобретательный режиссер (а накручивает он доверху, «с шапкой»), Неелова и Яковлева работают добросовестно в высшем смысле этого слова, без послаблений и подтасовок, за что и получают в финале восторженную зрительскую бурю. Они профессиональны, они потрясающи, они отчаянны, и они знают о своих героинях больше, чем известно многоумному Туминасу. Просто потому, что они женщины. А антагонизм особ королевских кровей в «Современнике» круто замешан на столкновении не столько государственных, сколько женских, даже бабьих интересов: ревности, зависти, соперничестве, сожалении об упущенных возможностях.
Неелова — Елизавета — это по-мужски короткие соломенные волосы и лицо постаревшего мальчишки; кожаный шлем и элегантные пальто, скроенные по косой, чем дальше, тем больше напоминаюшие шинель; это строгость и аскеза, праведный гнев и четкое представление о «базовых ценностях». приличиях, морали, справедливости. Яковлева — Мария — это страсть, путаница, дрожь, лихорадка, потоки воды и мокрые рыжие кудри, которые на самом деле оказываются париком, стыдливо прикрывающим стриженую голову королевы-арестантки…
Современному российскому зрителю, мало озабоченному религиозными проблемами, мягко говоря, до лампочки различия между протестантством и католицизмом. Но два основных женских типа — скованный и свободный — существуют в неизменности до сего времени. Зачастую сочетаясь в одном теле. Причем расплачиваться приходится и за самоограничение, и за вольницу. Елизавета живет в добровольном заточении, Мария — в принудительном. Здесь ядро конфликта. Того единственного — по отношению к «Марии Стюарт» — конфликта, который может быть напряженно интересным сегодня.
Чудо преображения в спектакле Туминаса настигло только Неелову и Яковлеву. Два главных мужских образа — граф Лестер Игоря Кваши и Мортимер Максима Разуваева — не могут составить королевам должной конкуренции. Кваша остается Квашой, качественно исполняющим свои служебные обязанности (помимо всего прочего, он категорически не похож на героя-любовника), а Разуваев просто представительный юноша. Миловидный. Рослый. Энергичный. Старательный. Кажется, все…
Однако львиную долю времени публика смотрит не актеров и не спектакль — она смотрит режиссуру. Конечно, шиллеровский текст, даже в переводе Пастернака, звучит суховато и литературно. Дабы его оживить, наверное, действительно надо по поводу и без оного валяться в сене, оголять (правда,суперцеломудренно) зад Мортимера, подвешивать к колосникам мебель и летать на люстре; надо курить, щелкать орехи, лить воду и отфыркиваться (основное занятие персонажей в спектакле Туминаса — умывание); надо, чтобы Марию выташнивало (буквально) именем Елизаветы, а Елизавета произносила заключительный монолог — о подпорках трону — на костылях и тоном заводной куклы. Когда «завод» заканчивается и речь Нееловой сходит на косноязычное мычание, королева Англии вдруг напоминает Бориса Николаевича Ельцина его последних президентских месяцев. Подобный эффект Туминасом, по-видимому, не замышлялся и возник случайно: жизнь любит подшутить над чрезмерным мудрствованием… Яковлевой повезло больше: ей позволили завершить сценическое существование и произнести заключительные реплики более или менее натурально. Кроме того, сцена казни Марии Стюарт — с чашей, из которой не по капле, а струями утекают последние мгновения ее жизни, и с бережным выносом отрубленной головы — действительно шедевр режиссерского мастерства. Здесь бы и остановиться, тем паче что, несмотря на сокрашения, играют Шиллера в «Современнике» утомительно долго.
Спектакль Туминаса от начала до конца придуман — вот что можно считать достоинством, а можно вменять в вину. Придуманы не только сценография с системой противовесов, лебедок и блоков, не только жуткий звуковой фон — как будто работает гигантское производство или монстрообразный паровоз, дыша адским пламенем и изрыгая тонны пара, тянет за собой грохочущий состав; нет, только в голове (и нигде более) родились эти жесты и позы, штучки и дрючки, выражения лиц и изображения эмоций. .. У Роберта Стуруа, для примера, символы растут из земли и не требуют додумывания, как не требует его остро и кстати сказанное слово. У Туминаса они в семидесяти процентах случаев подпирают пустоту. Возможно, именно поэтому Стуруа, в отличие от Туминаса, так и не стал любимцем московской критики. Естественность перестала цениться в нашем театре.

Елена Ямпольская
4-03-2000
Новые известия