Тишина. Шорох. Шепот. Шепоток? Оцинкованное ведро в воздухе, как голова повешенного? Еще не развели огня. Дым от свечей клоками ползет по сцене. Он - как вуаль для королевы. Королева вот-вот появится. Неясные звуки и гулкое дыхание бездны, у которой оказались две женщины из XVI века. И до них почему-то есть дело в театре «Современник». Здесь известный литовский режиссер Римас Туминас занимается сложнейшей психофизикой двух королев. В эту бездну вместе с режиссером напряженно всматриваются Марина Неелова и Елена Яковлева. Разумеется, не без помощи мужчин. 

СПРАВКА.  Римас Туминас — режиссер, выпускник ГИТИСа. Первая постановка в Москве — «Мелодия для павлина» (1980 год). В 1991 году основал в Вильнюсе знаменитый Малый театр, до прошлого года возглавлял Литовский национальный театр. Известен своими постановками в Италии, Исландии, Швеции и других европейских странах.
 — «Мария Стюарт» — этто очэнь смэшная пьеса, — сказал Римас Туминас артистам на первой встрече, и все поняли, что режиссер с юмором и очень внезапный. В самом деле, как без юмора и на полном серьезе сегодня рассказывать историю о том, как Мария Стюарт, королева Шотландии, закрутив интригу, решила спихнуть с английского трона свою двоюродную сестрицу Елизавету? Что нам в тех событиях и страстях, когда своих, более страшных, хватает?

Первый акт
Его как такового нет. Очевидно, чувство юмора литовца позволило ему шиллеровскую пьесу начать играть сразу со второго акта, и без комплексов почикать хрестоматийный текст.
 — В пьесе очэнь много болтают, — объясняет он.
Что правда, то правда — слова, одни слова. Поэтому он любит не слова, а то, что за словами — жест, образ, метафору, ритм, перед которыми многосложные пудовые тексты — ничто.
На сцене чернота декораций разбавлена пока что тремя оцинкованными ведрами, подвешенными на тросах. Под ними корыто, несколько стульев. Правее над сценой зависла ржавая труба с отколотым куском, как будто его выгрызли. А под трубой что-то вроде стола с зажженными свечами, от которых по всей сцене стелется легкая дымка.
В странных декорациях и творится нечто странное. Стиль репетиций — под грифом «секретно». То есть — тишина, режиссер не кричит, объясняет артистам все шепотом, как будто находится с ними в заговоре. Обслуга «Современника» удивляется, что даже в перерыве никто за сценой не треплется и не травит анекдоты. Таинственность усиливают любимые слова режиссера: «Ну, нэ знаю, нэ знаю…» и «Навэрно…» Он не выносит вопросов типа: «Откуда я выхожу?»

Второй акт
В странных декорациях нет ничего постоянного. Артист Максим Разуваев, репетирующий роль Мортимера, шепотом сообщает мне, что мизансцены меняются каждую минуту.
- Но это же путает артистов. Как же вы играете?
 — Это не путает. Может быть, это не очень привычно, — шепчет Разуваев, — но очень интересно. И он же не суть меняет, а в форме пробует разное.
 — Это очень мучительно, — говорит Марина Неелова, прикуривая сигарету. — Ты не успеваешь ухватить хвост его идеи, а тебе уже предлагают голову. Я сама хожу, как без головы.
Елизавета: Чего народ мой хочет? Говорите, чего он хочет?
Берли: Головы Стюарт…
Голову рубить будут в пятом акте.
Игорь Кваша играет графа Лестера — любимца королевы Елизаветы. Вот после неудачного покушения на королеву он дрожит от страха:
Разоблачен, разгадан я. Но как
Он мог напасть на след мой?..
 — Нэт, нэт, — Туминас из зала поднимается к Кваше. — Он нэ такой тяжелый… Он медвежонок, мягкий, как в детстве. Надо лэгче, еще лэгче…
Кваша на ходу перестраивается, и его знаменитый половой, то есть очень низкий, голос дает жалостливого петуха. Кваша как будто в весе потерял, и вся монументальность его пластики потекла, как мороженое на солнце. Его совсем будет не узнать, когда после встречи с Мортимером — Разуваевым он натянет на голову детскую шапочку и окончательно станет похож на городского сумасшедшего. Однако через минуту выяснится, что это всего-навсего уловка, чтобы заманить партнера в ловушку, то есть в шкаф.
Действие со шкафом тормозится, потому что режиссер с артистами Юшкевичем, Разуваевым и Квашой пытаются найти причину смерти Мортимера — задохнулся в шкафу? закололся? отравился? Даже королева подает голос, предположив, что он мог перерезать себе вены. Поиски кончины пылкого смельчака дорого обошлись артисту Разуваеву. Пытаясь из шкафа перекричать музыку: «Подлец! Но поделом мне! Как я глуп! Кто вызвал с ним меня на объясненья?», он сорвал голос. Вообще потерь хватает — одни артисты в синяках, у других порвана одежда.
- Интересно, а режиссер прислушивается к актерским предложениям?
 — История такая вышла, — рассказывают артисты. — На последней репетиции перед отъездом Римаса в Литву актеры задали ему вопрос: «Почему ни одно наше предложение, Римас, у вас не находит отклика? Ни од-но!» То, что ответил Римас, было убийственно своей внезапностью. Он сказал с соответствующей интонацией:"Хорошо, что вы задали этот вопрос как раз перед отъездом. Может быть, я подумаю и, не возвращаясь, пришлю вам такую телеграмму: «Спасибо, было приятно познакомиться. Вы очень хорошие артисты, но я очень занят теперь».

Третий акт
Наконец-то Мария и Елизавета встретились. Явление Стюарт народу было очень эффектным: внизу — кормилица (Людмила Крылова) с камеристкой (Мария Селянская), а сверху, как по перекладине над пропастью, идет Мария Стюарт. Черное пальто поверх белой длинной рубахи. Ухватившись за стеклянный набалдашник люстры, спускается вниз. Она, как птица, которой связали ноги, и от этого она сошла с ума. Во всяком случае, взгляд у нее оторопелый, голова на тонкой шейке то и дело падает, как у недоразвитого младенца. На колени кормилица поставила ей прозрачный полуглобус с водой.
Мария: Как я деревьям этим благодарна,
Что не видна тюремная стена!..
И в безумном отчаянии она бьет по воде. Вода эффектно разлетается, как битое стекло.
 — Пошла Эльжбета, — командует Римас, и по черному заднику вся в черном медленно и ритмично движется королева Англии. Гордо вздернутую голову подпирает высокий белый воротник. Когда развернется анфас, то станут видны высокие черные сапоги на красивых ногах, черные брюки, черный жилет и бабочка на белой рубахе. Они рядом — Стюарт в безумии и Елизавета в непреклонной гордости.
Мария: Царите с миром. Я от всяких прав
На царство отрекаюсь…
Стюарт подвывает: «Сестра! Сестра! Дай мне терпенье, Боже!» Елизавета неприступна, как крепость. Обхватив руками аквариум, Стюарт молит о прощении. Не выдерживает и остатки воды выплескивает на Елизавету. Та торжествует.
От такой игры двух актрис становится жутко. Ценою всех богатств земных я не хотела бы оказаться на месте этих двух женщин. Когда Елизавета уйдет, Мария залезет на стол и, раскачиваясь в такт колоколу, станет злобной волчицей, от ее безумия не останется и следа.
Реквизитор Маша ползает по сцене и собирает воду. Она уверяет, что королевы извели на сцене пять литров воды.
Перерыв.
В буфет поднялись актеры и сам режиссер. Он - с отстраненным лицом, и оно совсем несовместимо с тем, что он держит в руках — тарелка с жареной картошкой и куском мяса.
 — Я понимаю, что нельзя не есть, но для меня всегда это вопрос: вы только что были в прошлом веке и по лицу видно, что не вернулись, но при этом — картошка, мясо. Вас не смущает?
 — Да. .. Навэрно… Я пришел сюда потому, что они (показывает в сторону поваров) с утра у меня брали заказ. Ну нэ знаю… Если бы не они, я бы пошел на бульвар… по дороге, навэрно, что-то съел, а может, нет…
- Про что ваша «Мария Стюарт»?
 — Про двух женщин. 
- Женщин или королевских особ?
 — Просто про женщин. 
- А на чьей стороне ваши симпатии — Марии или Елизаветы?
 — Сейчас набираю симпатии к Эльжбете. К Марии симпатии сразу возникают: она — женщина, в тюрьме… Поэтому я исключил первый акт, где она в заточении. Не надо зрителю все знать досконально. Чтобы любить, совсем не обязательно все знать. А с другой стороны, они — бабы — такие заразы. Но с ними нужно что-то такое мужское сделать.
- Ну не вступать же с артистками в личные отношения?
 — Это другое. Я нэ хочу артистку. Я хочу женщину, которую придумал. Я ее слепил, поэтому хочу ее. Театр — это такой сэксодром, поэтому сюда так тянутся мужчины. Казалось, иди в инженеры. Нет, идут в театр. Они любят то, что вот-вот…
- Римас, легко или трудно работать с артистами «Современника»?
 — Нэт, нэ трудно. Но они нэ открыты, то есть нэ открыты миру, потому что не расщепляют то, что за ними стоит. 
И дальше Туминас развивает свою теорию о том, что: 1. Все артисты любят делать то, что хочет публика; 2. Театр — это не сговор сцены с залом, а борьба; 3. Артист должен звучать на сцене как орган, раскрыв в себе голоса матери, деда, родных, и ни в коем случае не возвышаться на сцене. И, наконец, 4. Конфликт на сцене не главное, что движет действие. 
- Интересно, что вы против всего, чему учили вас в ГИТИСе. 
 — Да. Я учился в ГИТИСе у Туманова, но все врэмя бэгал на Бронную, на репетиции Эфроса. Когда делал отрывки в институте, то их называли эфросятиной.
Римас спохватился, что слишком разболтался. Убежал, «навэрное», в XVI век разбираться с Марией Стюарт, ее сестрицей Елизаветой и их мужским окружением.

Четвертый акт
Берли — артист Михаил Жигалов — на сцене жжет бумагу и бросает ее в корыто. Ведро над головой раскачивается, как маятник Фуко. Режиссер Туминас обожает огонь на сцене. В своем спектакле «Маскарад», которым он потряс Москву два сезона назад, он такой пожар развел, что обслуга Вахтанговского, где играли спектакль, ходила в панике с брандспойтами наперевес. Огненные страсти только выдают горячую натуру литовца — с виду тихий, ироничный омут. О, кто знает, какие черти водятся в нем!
Если верить цеховихам, то в Туминасе водится олимпийское спокойствие, ироничность и классное чувство юмора, на которое у артистов всегда есть свои штучки.
 — Вот на одной репетиции случай был, — говорит зав реквизиторским цехом Маша. — В сцене свидания Марии и Елизаветы в парке атмосфера так накалилась, что в воздухе искры сверкали. Вдруг Римас говорит Марине Мстиславне и Лене:
«Знаете что, обнимитесь!». Все от неожиданности остановились. Потом они обнялись и Марина Мстиславна такое сделала…
Все, кто есть в тесной реквизиторской, хихикают.
 — Что сделала-то?
 — Ну, неудобно сказать… В общем, как две розовые девушки.
И еще режиссер очень ценит реквизит, полагая, что он помогает артисту. Поэтому мужчины на сцене таскают тяжелые мешки, а Марина Неелова несет на вытянутых руках поднос с бокалами из металла, что ей явно нелегко дается и она ступает с ними осторожно, как по льду.
Сегодня тихий художник энергичен. Он злится:
 — Никто ничэго нэ понимает!
Неелова качает, как детскую коляску, стул, на котором стоит корыто. В корыте горят письма.
Елизавета: Вся цель ее - быть женщиной, и этим
Она завоевала всех мужчин. 
 — Стул, стул качайте, а ты, — приказывает режиссер артисту Древнову, — берись за края корыта двумя пальцам и дуй на пепел.
Артист дует, пепел взлетает серым облаком.
 — Ты пепел, а не готовность к действию. Артист Юшкевич зачем-то начал спорить. Режиссер посоветовал ему отправляться в антрепризу и…
И тут случился конфликт, который художник так не любит. Художник взорвался.
 — Сейчас нужны те люди, а не вы. Они уже говорят, а вы им не позволяете. Себя тащите за собой. Вы мне нэ интэрэсны. Вы дома интэрэсны (пауза), навэрное.
У всех ощущение тупика. Всех отпустили на перерыв. Римас закинул голову на скрещенные пальцы рук, уставился в потолок. Неелова закурила, и они тихо начали обсуждать, что там за словами. А через несколько минут сцена всеобщего тупика сменится всеобщим весельем.
 — Грубо, по-солдатски грубо снимай штаны, — требует Римас от молодого артиста Древнова. По-солдатски — значит до колен. Артист встает на стул на четвереньки в позе, имеющей в народе конкретное название. И сзади к нему подходит Берли — Жигалов.
Боже! Неужели режиссерский поиск так низко пал, до гомосексуальных фантазий? Однако… Резкое движение Жигалова — и все, кто был в зале, буквально упали в проход от хохота. Смех переходит в истерику: оказывается, под страхом быть задержанным Мортимер письмо королевы хранил. .. Нет, такое надо видеть. Хотя Шиллер, конечно, здесь ни при чем.
 — Так. Всэ выходят в польтах — командует Римас, и все тут же хором втолковывают иностранцу, что во множественном числе русский язык никаких польтов не потерпит. 

Пятый акт
Самый страшный — казнь королевы. Избежать ее художник не мог. Сейчас он бьется над тем, как бы поэффектнее отсечь красивую головку шотландской королевы, полную честолюбивых идей. Чтобы эффектом, бьющим по глазам, полоснуть мне по сердцу. Чтобы от этой давнишней истории двух королев я упала, как «банкир, заколотый апашем»… Хотя я не банкир, а горячий литовский парень Римас — совсем уж не апаш. Он серьезный художник, который с легкомысленностью гения рвет свои рукописи и сжигает холсты…
Вот Яковлева по его велению положила голову на край высокой спинки стула. Луч света выхватывает только голову в шапочке и руки в длинных, до плеч, алых перчатках. Она — как птица в предсмертном полете.
 — Нэт. Нэ так. Возьмите ее там, откуда у нее зубы растут.
Когда нервничает, у него проблемы с русским, и он не может найти нужное слово. В данном случае — челюсть.
 — Знаете что, мою голову надо вынести на поклоны, — шутит Яковлева, которую достали актерские приколы — ей глазки, как покойнице, двумя пальцами закрывают. Жутковато. Но почему-то все смеются.
По дороге к премьере «Мария Стюарт» уже сменила несколько названий. Побывав «Марией-Елизаветой», чем-то еще, теперь она называется «Играем… Шиллера!» Но. .. Нэ знаю, нэ знаю…
Премьера «Играем… Шиллера!» назначена на 1 марта.

Спонсор спектакля и театра «Современник» — «Росбанк».

Марина Райкина
23-02-2000
Московский Комсомолец