Сценический пол наклонен под каким-то немыслимым углом: на задний план актеры не уходят, а взбираются, на авансцену скатываются почти кубарем. Так в жизни мы легко скатываемся вниз под любопытно-вежливые взгляды окружающих, а выбраться всегда бывает так сложно.

Вишневый сад, «прекраснее которого нет ничего на свете», совсем не прекрасен — грубоватая мешковина вместо белого цветения, которая хорошеет только под солнечными бликами (художник Павел Каплевич). Весь вопрос в том, как человек способен смотреть: кому-то дан дар видеть в просветах корявой реальности непостижимую красоту, которую невозможно предать даже ради спасения собственной жизни. Кому-то дано мужество не отворачиваться от правды и называть вещи своими именами.
Драматургия, как известно, рождается из столкновения хотя бы двух правд. Галина Волчек строит спектакль на столкновениях: чужая правота, своя боль, чужие страсти, свои страдания, легковесные реплики, пронзительные признания сталкиваются и разлетаются, как бильярдные шары Гаева. И, как бильярдные шары, они рано или поздно закатятся в свои лузы, уйдут в небытие, вот только новая прекрасная жизнь на месте вырубленного вишневого сада так и не наступит. И словно подтверждая эту метафору, на переднем плане, как гнилой зуб, торчит колодец. В него норовит свалиться Епиходов (Авангард Леонтьев), а Петя и Аня (Александр Хованский и Мария Аниканова) выкрикивают свои откровения, которые становятся достоянием округи, и Шарлотта Ивановна (Галина Петрова) всматривается в его глубину, как в единственную возможность придать смысл своему бессмысленному существованию — броситься, и все.
А Раневская видит в вишневом саде больше, чем красоту. Для нее он - сама жизнь, которая смеется над нашими падениями, закатами, уходами и возрождается, повинуясь своим собственным законам. Возрождается вопреки всему, только без нас. «Опять ты молод», — восклицает она с какой-то смесью зависти, восхищения и горечи от того, что ей не дано будет сказать про себя это слово «опять». На лице Нееловой-Раневской, этой русской из Парижа, — не прожитые годы, а прожитые роли, со всей мудростью, любовью и страданиями, которые театр концентрирует, усиливает, возводит до абсолюта, обогащая саму жизнь. Жизнь и смерть борются в ней отчаянно: то самоцитата из «Осеннего марафона» с покачиванием бедра — лукаво-безнадежная попытка отвоевать свою любовь, или уничтожающий смех над Петей, которому в этой жизни даны все таланты, кроме главного — уметь любить; то мертвенный взгляд поверх голов, словно ее должны похоронить заживо в проданном саду. И никакого компромисса в этой борьбе быть не может. Будь «Вишневый сад» мелодрамой, Лопахин (Сергей Гармаш), возможно, отдал бы Раневской свою покупку (почему-то именно в этом спектакле так хочется, чтобы этот честный и умный человек совершил бы такой немыслимый поступок, потому что Раневская-Неелова вносит нотку какого-то высокого безумия во все происходящее). Но Чехов написал комедию, и компромиссы здесь невозможны. И лопахинское прошлое, подсознание, порода оказываются сильнее любви, через себя человек переступить не может и отдает приказание хватить топором по вишневому саду, не поняв еще, что топором он хватит по своей жизни.

Ольга Фукс
12-01-1998
Вечерняя Москва