Чувства людей не однозначны, это истина известная, но все же иногда приходится ее повторять. Есть много оттенков у любви, по-разному люди проявляют участие, бывает «черной» и «белой» зависть, и даже такое, казалось бы, прямое и ясное качество души, как доброта, тоже бывает различной. Иногда человек убежден в собственной доброте только потому, что никому не делал зла, но попробуйте спросить, для кого и когда он сделал доброе дело, и окажется, что такого примера в своей жизни и сам он не найдет.
Но бывает другое: человек совершает добрый поступок, повинуясь непреодолимому движению души, не взвешивая, не раздумывая. И вдруг оказывается, что необычность поступка, простодушное открытое его бескорыстие не укладываются в привычные мерки и представления, вызывают недоумение или даже недоверие. 
Как прокрадывается в душу недоверие к чужой безоглядной доброте? Потому ли не верит ей человек, что сам на такую доброту неспособен? Или потому, что ему пришлось однажды ошибиться, не разглядев чьей-то подделки под бескорыстие, и с той поры он недоверчиво вглядывается в любой, истинно добрый поступок, ища в нем тайную цель? А ведь, казалось бы, мы хорошо знаем, какой быстроты действия требует крайний миг, когда надо помочь человеку, видя, что он беззащитен и несчастен. Тут уж действительно надо спешить, помогать без оглядки, и никакого нет дела до того, поверит ли кто-нибудь в твою доброту или нет: важно лишь с ней не опоздать…
Теперь, после столь долгого вступления, перейду я к теме, на первый взгляд совсем иной, и вместе с тем, по своей сути, впрямую откликающейся на наши размышления. Речь пойдет о пьесе «Спешите делать добро», в основу которой взято столкновение между добротой и недоверием к ней. Пьеса поставлена на сцене театра «Современник», ее автор М. Рощин, поставила спектакль Галина Волчек.
О чем же рассказывает пьеса?
Итак, на глухой, занесенной снегом станции дальнего Севера командированный по фамилии Мякишев увидел бегущую, вдоль рельсов девчонку. Был Мякишев весел, радовался возвращению после долгой командировки домой в Москву, отметил это рюмкой коньяка в буфете, но все же заметил, что бежала девочка как-то «не по делу», спотыкаясь, путаясь, и неслась прямо навстречу приближающемуся составу. И Мякишев, не размышляя, кинулся наперерез, чтобы успеть ее схватить, спасти от гибели. Он не ошибся: девочка Оля действительно хотела броситься под поезд. Было ей пятнадцать лет, — возраст, в котором еще не знают, как драгоценна жизнь. Пьянство отца, ссора с ним и матерью, запрещение учиться — все разрослось в ее сознании до размеров трагедии. 
Пока она, захлебываясь от слез, рассказывала спасителю свою историю, московский поезд уже подходил к станции. И Мякишев, глядя на дрожащую, рыдающую девочку, понял, что нельзя оставить ее одну, на станции, где с ней снова может случиться беда. Не раздумывая, он посадил ее в поезд и увез с собой в Москву, в свою семью, увез, чтобы обогреть, утешить, порадовать встречей с Москвой, а дальше, разобравшись в обстановке, постараться устроить ее судьбу.
Появление Оли в многоэтажном московском доме и история ее спасения стали для соседей семьи Мякишевых событием, предметом непрестанного обсуждения. Меньше всего это обсуждалось в самой семье: жене Мякишева было ясно, что иначе он поступить не мог, понял это и подросток-сын, старавшийся подружиться с девочкой. Ситуация могла бы показаться святочно-безмятежной, если бы не глухие подземные толчки, начавшие ощущаться вокруг семьи Мякишевых. Они предвещали неизбежный взрыв. И он произошел, этот взрыв недоверия, обрушившегося на добрый поступок, который люди иного склада не могли ни понять, ни правильно объяснить.
Силу этого взрыва заставила зрителей глубже всего ощутить маленькая беззащитная фигурка, оказавшаяся в его эпицентре. Это — девочка Оля, какой ее показала в спектакле Марина Неёлова.
Вот ее первое появление в квартире Мякишевых: она стоит посреди комнаты, угловатая, напряженная, окаменевшая от пережитого потрясения. Вокруг нее незнакомые люди, за окном незнакомая Москва, но она их не слышит, не видит, замкнувшись в своем несчастье, и эту щемящую боль детского одиночества Неёлова передает с поразительной правдивостью. Постепенно девочка успокаивается, и на наших глазах происходит чудо: расцветает душа беззащитного существа, открываясь навстречу человеческой доброте. Боже, как счастливо носится Неёлова — девочка по квартире, стараясь всем помочь, обо всех позаботиться! Но чем упоенней ее благодарность, чем чище преданность, тем тяжелей удар, когда Оля понимает, сколько бед принесла приютившим ее людям. Марина Неёлова прожила на сцене жизнь своей героини с такой отдачей душевных сил, что мы как бы прикоснулись к этой обнаженной, трепещущей душе, ощутили ее живое дыхание. 
Каков же сам Мякишев? Игорь Кваша, на мой взгляд, угадал в нем главную черту: простодушное спокойствие человека, уверенного в том, что добрый поступок нельзя и не надо объяснять. В самом деле, как объяснить, почему он привез девочку к себе домой? Не было времени размышлять, увез от беды — и все. А потом? Потом и будем решать, как наладить ее судьбу… Кваше понятен и дорог его герой, убежденный в очевидности своих действий, и видит он в Мякишеве отнюдь не Дон Кихота, а обыкновенного человека, для которого естественна и доброта, и доверчивая беспечность.
Люди, окружающие семью Мякишевых, очень различны. Здесь друг Мякишева Горелов, равнодушную, ироничную невозмутимость которого точно и мягко передает Валентин Гафт. Здесь Аня со всеми ее сложными комплексами: вглядевшись в свою героиню, Екатерина Маркова заставляет и нас понять, какая жажда простого женского счастья прячется за ее надменным, внешним холодком. Здесь шумная румяная соседка Сима, для которой нашла сочные краски Нина Дорошина, и другая соседка — тетя Соня… О, эта тетя Соня, безобидная щуплая старушка с любимой собачкой на руках! От тети Сони и берет начало все, что с неожиданной силой обрушивается на семью Мякишевых, разрушая в ней душевное доверие и покой.
Возможно, и вам доводилось встречать подобную тетю Соню с ее неукротимым любопытством к чужой личной жизни и стремлением найти собственное объяснение всему, что происходит у других. Она уверена, что хочет всем только добра, но от ее «доброты» вполне можно получить инфаркт. В роли тети Сони Лия Ахеджакова еще раз показала свою удивительную наблюдательность, способность полностью отождествиться с изображаемым ею персонажем. Маленькая, быстрая, как мышка, она снует по сцене, прижимая себе собачку, прислушивается, расспрашивает и сеет, сеет слушки, оставляющие темный, c трудом смываемый след в чужой судьбе. И даже жена Мякишева, умная Зоя, сущность которой в основном верно и хорошо поняла Алла Покровская, и она поддается этим слухам, яду недоверия, слепой, недостойной ревности и видит в Оле виновницу оскорбительного непокоя, ворвавшегося в их дом…
Эпизод за эпизодом разворачивается спектакль, все больше овладевая вниманием зала. Художественное его решение, мысль, которая представляется режиссеру Галине Волчек главной, органично сочетается с живой душой актерских образов. Жаль, что оформление (художник Игорь Попов) существует как бы само по себе, не совпадая с реалистической природой спектакля. Разрозненные предметы, которым положено обозначить место действия и «детали быта», всякий раз предстают перед зрителями, как некий ребус, который надо разгадать.
Но вернемся к пьесе и ее героям туда, где мы их оставили. Итак, слухи расползлись, и дело доброе неожиданно обернулось в нечто совсем противоположное: в «персональное дело». Пришла анонимка на работу к Мякишеву, «поступил сигнал» в инспекцию по работе с несовершеннолетними… Инспектору Филаретовой пришлось, по роду ее профессии, видеть столько дурных людских поступков, что недоверие стало для нее привычным. К сожалению, артистка Наталья Каташева нашла пока лишь одну краску для этого персонажа, хотя Филаретова тоже неоднозначна, странный, упрямый Мякишев в чем-то смутил и ее. Она решает, что куда легче узнать «правду» у Оли, существа доверчивого и неопытного. Тут и наступает трагическая развязка.
В смятенье мечется по сцене Оля, вернувшись от Филаретовой, и судорожно повторяет ее слова: «Правду, Олечка, только правду…» Но какую правду она могла открыть, кроме правды доброты и тепла, увиденных ею? Иной правды Оля не знает, чище этой правды для нее ничего нет. И Неёлова — Оля мечется, задыхаясь от боли, от несправедливости, от сознания, что принесла беду тем, кто ей дорог. Она решает уйти и исчезает из дома так же неожиданно, как в нем появилась.
Не так уж нужна, казалось, была эта нескладная девочка, а вот ушла — и дом опустел. Это чувствуют не только Мякишевы, но и соседи: ведь они, по их убеждению, ничего плохого не хотели, — только узнать, только сообщить… Огорченно вздыхает тетя Соня, шумно причитает румяная Сима… А где-то за кулисами стоит Неёлова, в которой еще трепещет и бьется душа девочки Оли, стоит и смотрит в темноту глазами, полными непролитых слез…
Я пишу это и думаю: почему же так получается, что, рассказывая об актерах, режиссере, пьесе, я то и дело перехожу к размышлениям об отношениях между людьми, к разговору о нравственных конфликтах, о живой боли и живой человеческой радости? Может быть, потому, что конфликт, ставший предметом изображения на сцене, заставляет припомнить истории, встречаемые в реальной жизни?
Может быть.
И наверное, в этом одно из достоинств спектакля. В особенности, если, уходя после его окончания, нам захочется повторить простые и нужные слова:
«Спешите делать добро!».

Татьяна Тэсс
28-04-1980
Известия