«Современнику» — двадцать пять. Редколлегия и редакция журнала «Театр» поздравляют коллектив театра с юбилеем, желают больших творческих успехов, спектаклей, которые по-прежнему будут привлекать внимание общественности.

Медленно заполняется зал «Современника». А на сцене кипит работа: монтировщики что-то приколачивают, вносят стулья, стол, вывозят две вешалки с костюмами, включают телевизор в углу, устанавливают длинную скамью…
Наконец все готово: и при полном свете на сцену выходят актеры в обычных костюмах и усаживаются на скамье, к нам лицом. Они молчат, всматриваясь в зал. За их спинами поднимаются черные щиты с наклеенными афишами спектакля. К актеру Игорю Кваше подходит помреж и говорит: «Можно начинать». Меняется свет, актеры направляются к вешалкам, разбирают театральные костюмы и на наших глазах спокойно и точно входят в мир чужой семьи — мир семьи Мякишевых из пьесы М. Рощина.
Этот условный ход повторится в финале спектакля и станет своеобразной рамкой, которая выделяет житейскую ситуацию пьесы, делает ее рельефной, выпуклой, приближает героев к зрителю и отделяет актеров от их персонажей. Внутри — ситуация, снаружи — отношение к ней театра: «Спешите делать добро». Но мало этого, режиссер Галина Волчек, решая начало спектакля подобным образом, как бы проводит нас из зала в жизнь, причем в жизнь, которую мы, благодушно настроенные на игру, только что оставили за порогом театра.
Режиссер и художник Игорь Попов, предлагая нам реальные обстоятельства, не заботятся о скрупулезной бытовой достоверности декораций. Они уверены — достаточно пунктира (телевизор, гладильная доска, столик), чтобы мы поняли: действие происходит в обычной современной квартире. Г. Волчек верит в способность актеров правдиво прожить жизнь своих современников. И действительно, все герои спектакля знакомы нам по работе, по дому, просто по улице. Ситуация, динамично и достоверно разыгранная актерами в начале спектакля — глава семьи Мякишев (И. Кваша) вернулся из долгой командировки,- принимается без малейшего напряжения. Безошибочно узнается приподнятая атмосфера мякишевского дома. Но радостное возбуждение нарушается Гореловым — другом Мякишева (В. Гафт). Он берет со стола газетную вырезку и читает вслух. Именно от Горелова, иронического, светского, цинично-умного, мы узнаем о поступке Мякишева. Уже уезжая из Сибири, ожидая на станции поезда, он спас от самоубийства пятнадцатилетнюю девочку — Олю Соленцову, которая выросла в неблагополучной, многодетной семье.
Этот поступок вызвал бы всеобщее одобрение, но Мякишев не только спас девочку, но и взял с собой в Москву, обещал о ней позаботиться. Вот сейчас ее моют и переодевают, скоро все увидят ее, а пока — сталкиваются мнения домашних вокруг мякишевского «подвига».
Зоя, жена Мякишева (А. Покровская), ворчит: «Не было случая, чтоб приехал домой без сюрприза…» Она нервничает, но ее легко понять: работа, дом, сын, забот по горло, а тут какая-то девчонка из глухомани. Ее сестра Аня (Е. Маркова) целиком и полностью «за». «Ты, — говорит она Мякишеву,- все сделал, как человек». Правда, тут же выясняется, что ее оценка происходит не столько из убежденности, сколько из желания сказать наперекор своему возлюбленному — Горелову. А он - единственный из всех — относится к «доброму делу» Мякишева резко отрицательно. По его мнению, друг его — суперэгоист, возомнивший себя богом. Он эту мякишевскую доброту не приемлет в принципе. Сотворение добра — приятный процесс, но добро — результат, считает Горелов, а результат ему видится неприятный.
Ну, а что же глава семьи — Мякишев? Он обаятелен и мягок. Он улыбчив и мил. Как же ему хочется, чтобы все были довольны, чтобы «все путем». Ну привез, а что в этом такого? Но вдруг среди реплик пролетает незамеченной его фраза: «По-моему, я с этой девочкой погорячился…» Это первый сигнал, первая ласточка. Только сделав доброе дело, Мякишев уже начинает сомневаться в его необходимости. И невдомек ему, что его ждет проверка на нравственную прочность. Пока невдомек.
Выход Оли (М. Неёлова) — не просто выход еще одного, пусть и наиважнейшего персонажа. Ее появление, в доме Мякишевых приносит в благополучную семью драму. В добропорядочный мирок вошла чужая жизнь, непонятная, наполненная злом.
Навязанная извне, драма эта заставляет Мякишевых реагировать. Обстоятельства давят на них, призывая к действию. Уже предчувствуют герои сбой налаженного механизма их дома. Но мало этого: ведь с приходом Оли Мякишевым приходится творить добро.
То самое добро, о котором мы все так часто рассуждаем, дефицит которого испытываем, на отсутствие которого жалуемся. Но вот нам (или Мякишевым) приходится творить его самим. Сумеем ли? Сумеют ли Мякишевы? Задача непростая, тем более что нужно не только делать добро, но и исправлять зло, содеянное другими.
Перед нами маленькая худая девочка в халатике с чужого плеча. Скорбный рот, одеревеневшее тело. Она не плачет, не жалуется, она молчит (лишь слегка подергивается правое плечо). Ее тормошат, с ней пытаются поговорить, деликатно делают вид, что, дескать, ничего особенного, а она молчит, только глаза живут на застывшем лице: Оля ищет своего спасителя.
Вот Мякишев подходит к ней, растерянно подбадривает, затем хочет выйти из комнаты. Девочка настороженно ловит его движения (так собака, бывает, следит за хозяином, испуганная, что он может ее оставить).
Наглядно воплощена боль, сковавшая девочку: в ломаных жестах, в каком-то отупении, кажется, начни ее сейчас бить, она и не почувствует. И вместо желания отогреть, защитить Оля рождает у окружающих брезгливое непонимание. ..
В следующей сцене уже совсем другая Оля — оттаявшая, быстрая и ловкая, убирает квартиру в отсутствии Зои. Торопливый высокий «старушечий» говорок внезапно прерывается певуче-удивленным: «Ты чего-о?» Это ее «Ты чего-о?!» — на все случаи — испуга, недовольства, недоумения. Моет ли Оля пол, собирает ли в пионерский лагерь сына Мякишевых — Сережу, готовит ли завтрак, гладит ли, она не умолкает, сыплет нехитрыми истинами и деревенскими премудростями. Но вдруг замерла, и скороговорка сменяется благоговейным шепотом, руки воздеты к небу: это Оля говорит о своем спасителе, как о некоем божестве.
Многое ей кажется в городе неправильным или смешным, по крайней мере. И то, что Аня не может жить без горячей воды и поэтому приезжает к Мякишевым, и то, что цветы продают за деньги, и что «статУи» в музеях голые, — в общем, известный ряд впечатлений от столицы девочки из глухого северного поселка. Но Олино деревенское чутье безошибочно определяет людей, и она безжалостно делит их на своих и чужих. 
Вот, например, тетя Соня, которая приходит, чтобы лишний раз напомнить девочке, что бы с ней стало, если б не добрые Мякишевы.
Эта вездесущая тетя Соня Л. Ахеджаковой знакома нам до раздражения. С собачкой на руках, в сереньком пыльнике, в панаме, суетливая и добродетельная, она не может пройти мимо чужой жизни без того, чтоб не заглянуть в нее. Прикрываясь добротой и заботой, такая тетя Соня — глаза и уши всего дома — ищет в наших жизнях трещинку, из которой она уже постарается сделать расщелину.
За ее пристрастными вопросами, рассуждениями о порядочности Мякишевых, о том, какая Оля была да какая стала, пятнадцатилетняя девочка точно чувствует фальшь, лицемерие. 
К назойливой «доброте» тети Сони примыкает и «забота» Симы. В исполнении Т. Дегтяревой это напористая, жизнерадостная бабенка. Впрочем, в отличие от тети Сони, она искренна в своем стремлении помочь Оле «стать человеком». Вот только рецепт ее - «О себе думай» — не может устроить Олю. В узеньком, раздвоенном деревенско-городском сознании Симы едва хватает места для работы и мужчины. Примеряя ситуацию на себе, она первая высказывает вслух чудовищную мысль о том, что Олина привязанность к Мякишеву — не просто так. Не восторгайся им открыто, учит Сима, у него… жена, ребенок.
Вот он - домысел, родившийся из непонимания природы чувств другого человека. Беда только, что не одной Симе он приходит в голову. И вот уже Горелов, пригласив друга в ресторан, спрашивает: «Подобрал бы ты ее, если б она не была такой хорошенькой?» И вот уже приходит Зое повестка с требованием явиться в комиссию по делам несовершеннолетних. 
Мякишевское добро просто так, без умысла, без цели, не принимается окружающими. Тетя Соня, инспектор по делам несовершеннолетних (Л. Иванова), член партбюро на работе у Мякишева (Г. Коваленко), Горелов, не понимая мотивов поступка, нападают. И у каждого свои «стойкие» убеждения. Инспекторша («Мы такое знаем, чего вы не знаете») считает: просто по доброте такие поступки не совершаются, должно быть что-то в подтексте. «Понятливый» член партбюро, которому поручено разобраться в анонимном письме, предлагает Мякишеву «мужской» разговор.
Сима, Аня, Борис — сторона пассивная и, как следствие, равнодушная. Аня (Е. Маркова), говорящая красивые слова о добре, обвиняющая Горелова в эгоизме, являет собой пример современной «тоскующей» женщины с претензиями на оригинальность, влюбленной в себя и в свою неустроенность, страдающей от «непонимания» и не понимающей близких. В отличном костюме, модных сапогах бродит Аня по сцене — руки в карманах, — раздавая направо и налево бессмысленные сентенции. Она не отталкивает, скорее, вызывает сожаление. 
Тут же и Борис (В. Хлевинский), младший брат Мякишева, занятый, а вернее, не занятый своими делами, разводящийся с женой, тоскующий по дочке, отбивающийся от Симиных притязаний. ..
Зачем он вообще нужен в пьесе, в спектакле? Поначалу его присутствие кажется несколько надуманным: Борис все время в стороне, он существует параллельно конфликту, почти не реагируя на него. Старший брат все время говорит, вроде бы действует, младший — молчит, — вечно вздыхает… Но внутренняя основа одна: бесхарактерность.
Под натиском одних, при безразличии других расшатывается «древо жизни» Мякишевых. И. Кваша логично выстраивает линию своего героя от первого признания: «Я погорячился…» до беспомощного: «Я сам не знаю, зачем привез…» — и как раз в тот момент, когда надо драться, отстаивать содеянное.
Режиссер и актеры рассматривают сложные философские и нравственные категории добра и зла в психологическом аспекте. Что ж, справедливо: отвлеченные понятия попадают на реальную почву — как же они здесь развиваются?
Интеллигентная и конечно же искренняя Зоя вначале сознает нелепость клеветы, отбивает наскоки инспекторши, обрывает тетю Соню с ее неизменными: «Я вам добра желаю». Но клевета, раз произнесенная, становится настоящей бациллой. Заражает и Зою. Запутанная ситуация, необходимость принять какое-то решение толкают жену Мякишева к несправедливости: резко меняется ее отношение к Оле — она кричит на девочку, не умея и не желая скрыть своего раздражения. Жалости больше нет, нет и интеллигентности. Зоя грубо дает почувствовать девочке, что именно та представляет собой угрозу ее доселе благополучной семье.
Домысел становится похожим на правду. Это происходит тем стремительнее, чем медлительнее герой. От Мякишева ждут решительных действий, а он не делает ровным счетом ничего.
Драматург неспроста дал ему фамилию МЯКИШев, тем самым определив неспособность этого человека к защите своих нравственных принципов. Да и были ли они? Достаточно первых неприятностей, как все его обаятельные «убеждения» рушатся.
Что же, Горелов прав? Стихийное добро рождает зло?
Наступает развязка: Оля оказывается единственным до конца добрым и, как ни странно, до конца взрослым человеком. Точно уловив настроение своих «благодетелей», она уходит. 
«Я вам всем столько беды наделала, — говорит она Сереже. — Улечу я от вас, как облачко». В тишине раздается последний детский и совсем недетский вздох, и Оля тает в темноте…
Уход Оли становится трагическим, он ставит точку в поступке Мякишева. Но спектакль продолжается: убегает из дому Сережа, переживая Олино исчезновение. Умирает дочь Бориса. Как говорит Мякишев: «Никому не нужна стала, вот и умерла». И смерть маленькой девочки, о которой мы узнаем в разгар поисков Сережи, как бы напоминает о возможном исходе Олиной судьбы. Ее уже никто не ищет.
Театр меняет финал пьесы: у Рощина зачитывают протокол, в котором говорится, что Оля Соленцова, пятнадцати лет, обнаружена в поселке Буденовске, у своих родителей. Театр усиливает драму, предлагая крайний вариант.
И пусть нашелся сын Мякишевых, и не где-нибудь, а у Горелова, пусть Горелов наконец-то делает Ане предложение, пусть успокоилась Зоя — остается болезненный нерв, ощущение несправедливости происшедшего. Ничего нельзя поправить. Не могут Мякишевы вернуть в свой дом эту девочку, наделенную тем нравственным чутьем, которое не приобретается ни с образованием, ни с жизненным опытом… Да и хотят ли герои его обрести? Не зря говорит Зоя: «Доброе дело сделала, что ушла…»
Актеры снимают костюмы и неторопливо рассаживаются на длинной скамье. За их спинами — щиты с афишами. «Спешите делать добро»,- говорит театр и как будто добавляет: «но делайте его до конца».

Борис Станилов
1982
«Театр», № 4