Сталинский большой террор, ежовщина — следователи, пытки, тюрьмы, лагеря — глазами женщины. Об этом книга «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург. Об этом спектакль «Крутой маршрут» в театре «Современник».

В 1975-м главный режиссер театра Галина Волчек поставила «Эшелон» М. Рощина — показала женщин-беженок — жертв войны Гитлера против нашего народа. Сегодня на этой сцене женщины-арестантки — жертвы войны Сталина против собственного народа.
Я жалею, что не написал рецензию сразу же после премьеры. Рецензия была бы восторженная.
Я написал бы, как всю жизнь испытывал тяжелую неприязнь к спектаклям «на тему» — к юбилею, к съезду… Неприязнь к тому, что не рождалось на сцене — изнутри, от художника, — а навязывалось извне, от власти. Название — «конъюнктура».
Теперь диктат власти уменьшился, но резко возрос диктат рынка. Теперь не министерство, а обывательский спрос диктует репертуарную политику. Повсюду спектакли и фильмы о проституции, мафии, наркомании и - о лагерях. Название — «конъюнктура».
«Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно?..»
Прав Пушкин — и то, и другое равно чуждо искусству.
На премьеру в «Современник» я шел, как на плаху — вот еще один театр «откликнулся» на лагерную тему. Шел и думал: художник, рисуй, а не откликайся! театр, играй, а не откликайся!
С таким мощным предубеждением прийти в театр и… Какие сильные сцены! Какое разнообразие женских типов! Давнее знакомство с самиздатскими листочками, недавно возобновленное в открытой печати, не мешало смотреть на сцену с интересом. Что произойдет, я знал. Как это происходит — видел впервые. Недаром в консультантах режиссера Галины Волчек были старые зечки Зоя Марченко (тюрьмы, лагеря, ссылки с 1925-го по 1956 год), Надежда Иоффе (сроки с 1929-го по 1956-й), Паулина Мясникова (сроки с 1927-го по 1956-й).
Огромная роль Марины Нееловой, сыгравшей и жертву, и летописца террора! Потрясающие эпизоды Лии Ахеджаковой!.. Ахеджакова играет неграмотную татарку: вчера — всесильная жена самого большого начальника Казани (первая леди местного масштаба), сегодня — арестантка, жена врага народа. Сперва она не хочет даже разговаривать с сокамерницами. Они враги, а она по ошибке. Но вот ее увели на допрос, а потом приволокли с допроса избитую, изуродованную, тронувшуюся…
В камере русские, еврейки, татарки, польская актриса, немки-коминтерновки. Боль, ужас, отчаяние. И вдруг — радость! Ежова сняли! Они ликуют! Они кричат:
 — Берия! Какое у него интеллигентное лицо!
 — Какие тонкие черты! Пенсне!
 — Уж он-то наведет порядок!
 — Да здравствует товарищ Берия! Ура!
Они счастливы, они уже чувствуют себя на свободе, они уже поют: «Кипучая! Могучая! Никем не победимая!..» Они уже забыли оскорбления и пытки. Забыли погибших подруг и погибших мужей. Забыли предателей, доносчиков, палачей. Они верят в торжество идей коммунизма, в светлое будущее одной, отдельно взятой страны. Они — партийки и комсомолки — опять полны энтузиазма.
Проклятый энтузиазм! Ослепивший целое поколение горожан (в деревне смертельная нищета была очевидна, энтузиазма не было).
Они поют, они маршируют — сверкающие глаза, сияющие улыбки! И - гениальная деталь: в шеренге ликующих — одно скорбное лицо, в шеренге поющих — один горько сжатый рот. Она в их строю, но она не с ними. Ахеджакова! Безграмотная баба ничего не забыла и ничему больше не верит. И правильно делает.
Сильный спектакль. Но прошло время, и восторги сменились угрюмыми мыслями. Миллионы зеков надо было выслеживать, арестовывать, допрашивать, гонять по этапу, стеречь, стрелять за шаг в сторону, разбивать мертвецам голову молотком… Если не миллионы, то уж наверняка сотни тысяч зарабатывали на жизнь борьбой с «врагами народа». Сотни тысяч! Как же быстро, как ужасающе быстро удалось сыскать такую армию. Вот уж где мы перекрыли показатели 1913 года. Не только по страдальцам, но и по палачам. Да взберись на трон сам Сатана со своими присными — ничего бы не сумели они без неисчислимого (и никто не торопится исчислять) сонма бесов — простых исполнителей. Как тонка, как ничтожна оболочка морали, если власть нигде и никогда не испытывала недостатка в палачах!
Ссылаются на приказ. Мне, мол, приказывали — я исполнял. На это ответили международные трибуналы: выполнять преступный приказ — преступление. И срока давности нет. Но и без юристов ясно: исполнители были не глупы. «Бездумный исполнитель» — удобная, но неверная, бездумная формула. О себе они, эти исполнители, думали. И, убивая других, свою шкуру очень берегли.
Призывая «всех поименно назвать», хотим уяснить себе и миру масштаб национальной трагедии. Желая всех назвать с «той», с карательной стороны, представляем ли себе масштабы национального позора?
Конечно, не один Корифей. Конечно, не только железные наркомы. Конечно, не только республиканские, городские, районные начальники органов… А вохра? Та, которая стерегла, била, ловила, стреляла? Они бездумные исполнители? По приказу? Лишь на днях я узнал от сотрудников Музея внутренних войск (есть у нас и такой), что охрана лагерей была не армейская, а вольнонаемная. По собственной воле. Не по приказу. За оклад жалованья, за паек.
Энтузиасты идеи? О, нет. Фанатиков, верящих, что строят светлое будущее, загоняя иголки под ногти старикам, избивая ногами беременных женщин, расстреливая детей, — таких фанатиков мало. Единицы. А вот сотни тысяч. Сотни тысяч крестьянских и рабочих парней, что вчера с ужасом отвергли бы мысль о палачестве, а сегодня без сопротивления стали вохрой…
И еще. Смогут ли сегодня жены партработников, оказавшись — упаси Бог — в камере, день за днем читать друг другу стихи наизусть?
И еще. Что осталось бы от Франции, от Англии, от европейской цивилизации, если бы там был «снят» такой слой писателей, ученых, лучших крестьян?..

Александр Минкин
1989
«Огонек», № 22